А я стал спокойно обдумывать свой опыт по анизотропии. Я всю зиму думал. Смотрел, как падает снег. Слушал, как шумит ветер. Это мне здорово помогало. К весне я придумал. Я уже знал, что будет, когда я все присоединю и включу приборы. По-другому быть не могло. Конечно, это не эффект Брумма, но все-таки.

Со мною все как-то стали по-другому обходиться. Уже не пихали во всякие дырки. Зауважали, что ли?

Даже Рыбаков однажды сказал:

– Слушай, Петя, а ведь ты начинаешь прорезаться.

С чего он взял?

Наконец наступила весна, и я собрал схему. Когда я все включил и вставил образец в держатель, стрелки приборов исполнили тихий танец и застыли там, где я хотел.

Потому что я очень этого хотел.

Я не заметил, что собрался народ. Все стояли молча, как тогда, при опытах Фомича. И не все еще верили в результат.

– Удивительно, – сказал шеф.

– Мистика! – сказал Лисоцкий. – Фомич номер два.

– Кстати, о Фомиче, – сказал шеф. – Он снова нам написал.

– Ха-ха-ха! – сказал Лисоцкий и ушел. Наверное, разволновался.

– Это не нам, а только мне, – сказал я, открыв письмо.

Там было написано:

«Здравствуй, Петр Николаевич! Спешу поделиться радостью. Плазма у меня пошла. Бился всю зиму. Пошла, родимая! Вчера растопил печь березовыми полешками, угольку добавил и выскочил на крыльцо. Смотрю, а над трубой в магнитной ловушке – голубой шарик! Висит, стервец, как звездочка или планета, и потрескивает чуток. Я чуть не заплакал от радости. Долго висел. Я снежок слепил и запустил в него. Тут он и взорвался. Полное небо искр. Как салют в честь Дня Победы. Напиши, как идут исследования. И приезжай летом отдохнуть. Разберемся с твоей анизотропией. До скорого свидания. Остаюсь твой Василий Смирный».

И я тоже чуть не заплакал, представив себе, как чуть не заплакал Фомич.

Пишу диссертацию

В конце концов мне все-таки пришлось писать диссертацию. А в диссертации следовало указать, как это у меня получился такой удивительный для науки результат. Я сел и написал честно. То есть по сути честно, а в подробностях немного приукрашивал. Чтобы диссертацию интересно было читать.

Там все было по порядку. Как я получил от Фомича письмо, как поехал в Петушки, как вернулся обратно и что из этого вышло. В результате у меня получилась первая глава диссертации. Я назвал ее «Введение в историю проблемы».

Шеф прочитал мое «Введение», как детектив, не отрываясь. Я никогда не видел, чтобы он с таким интересом читал научные работы. При этом он хохотал, вытирая лоб платком. Тем самым, о котором я уже упоминал.

Шеф прочитал, откинулся на стуле, и лицо его стало серьезным.

– Петя, что это такое? – спросил он, указывая на диссертацию.

– Диссертация. Первая глава, – сказал я. – Там же написано.

– Петя, вы когда-нибудь видели диссертации? – спросил шеф.

– Видел, – ответил я. – Они все скучные. А у меня нет.

– Еще бы! – закричал шеф. – Я и не подозревал, что у вас фантазия пятилетнего ребенка. Где вы это все взяли? Подковы, плазма в печке… Этого же ничего не было!

– А Фомич был? – спросил я.

– Ну, Фомич был, – согласился шеф. – Но ведь плазму в печке он не получил! И вообще никаких особенных результатов не добился.

И тут я сказал, что это не главное. Для меня главное – это его отношение к делу. Я сказал, что науку нужно делать с интересом. И с душой. И, кроме того, чистыми руками.

Примерно так, как делает ее Фомич.

– Все это прекрасно, – заявил шеф. – Но это не диссертация. Ученые будут смеяться.

– И пускай смеются! – сказал я. – Разве это плохо?

– Для диссертации плохо. Назовите это по-другому.

И я назвал это по-другому. А диссертации писать так и не стал, потому что у меня, как выяснилось, нет способностей к диссертациям.

Часть 6. Страсти по Прометею

Как все получилось

Не имею ни времени, ни желания объяснять, как все получилось с самого начала. Для этого мне пришлось бы начинать с тех пор, как я себя помню. А может быть, еще раньше. Об этом я, кстати, уже писал. Здесь я хочу объяснить, как я влип в эту историю с Прометеями. Слава Богу, теперь все уже кончилось. Можно осмыслить, если есть чем.

А все из-за стремления упрочить жизненное благосостояние! Деньги до добра не доводят. Это мне бабушка говорила. В качестве примера она приводила какую-то денежную реформу. Может быть, еще дореволюционную. Бабушка не хранила деньги в сберегательной кассе и в результате в один прекрасный день извлекла из капронового чулка кучу бумажек, которые еще вчера были рублями. А теперь ими можно было оклеивать стены чулана, что она и сделала. Очень старая история. В то время ни сберегательных касс, ни капроновых чулок не было. Я просто не знаю, что было взамен, поэтому так и говорю.

Однако, ближе к делу. Когда у нас в семье появился второй ребенок, мы с женой обрадовались. Она радовалась там, в родильном доме, а я на свободе. Потом мы радовались вместе до моей зарплаты. А когда я принес зарплату домой, жена мне в первый раз намекнула, что теперь нужно думать о том, как зарабатывать больше. Нас уже, видите ли, четверо.

Ну, считать я умею. Я сел за стол и стал думать, чего я еще умею такого, за что платят деньги. Только так, чтобы все законно. Разных махинаций я не люблю. Я, по-моему, честный.

– Ночным сторожем, – придумал я.

– Конечно, – сказала жена. – Когда в доме появился грудной ребенок, он хочет сматываться на ночь. Очень на него похоже.

– Куда это ребенок хочет сматываться? – не понял я.

– Это ты ребенок, – сказала жена.

Я стал думать дальше. Идею давать уроки абитурьентам я отверг. Мне не хотелось наводнять наши институты недоброкачественными студентами. Кроме того, я один раз пробовал. Знаю, что из этого получается. Заработанные таким путем деньги у меня лично нервных затрат не компенсировали.

Можно было попытаться переводить с какого-нибудь языка на свой. Если это кому-нибудь нужно. Но для этого предстояло сначала выучить язык. И чужой, и свой заодно тоже. Вы сами уже убедились, что со своим языком я еле-еле справляюсь.

– В дворники тебя не возьмут, – сказала жена, следя за ходом моей мысли. – У