Шрифт:
Закладка:
А тем временем Фридрих, как и прогнозировал Бестужев, разохотился половить жирную рыбку в грядущей войне. Его принципы были хорошо известны: «Если вам нравится чужая провинция и вы имеете достаточно сил, занимайте ее немедленно. Как только вы это совершите, всегда найдется достаточно юристов, которые докажут, что вы имеете все права на занятую территорию». Но прусский король взвешивал, чью сторону принять. Весной 1755 г. стал прощупывать Францию, посоветовал ей двинуть войска в Германию и захватить Ганновер. Посол де ля Туш передал ему от лица Людовика – пусть на Ганновер ударит сам Фридрих. Но король сделал вывод, что французы хотят его лишь использовать. Послу он рассерженно ответил: «У меня пятьдесят тысяч русских сидят на шее в Курляндии». А переговоры повел с Англией.
Хотя для нее главными были колонии. Но ведь не только англичане, французы тоже должны были перебросить туда войска, у них сухопутная армия была куда больше британской. Следовало отвлечь ее. Кто это сделает и добьются ли союзники успехов в Европе, британцам было все равно. Пускай только свяжут Францию. Поэтому они обсуждали договор с русскими, настаивая на защите своего Ганновера. Но и Пруссия им отлично подходила, чтобы заварила кашу покруче. Планам Фридриха о завоеваниях они ничуть не препятствовали, готовы были щедро платить, а деньги – это войска.
Прусский король по праву считал, что создал лучшую в мире армию. Сила ее заключалась в строжайшей дисциплине и великолепной подготовке. Человечество Фридрих вообще презирал, и о какой-то его любви к солдатам говорить не приходилось. Такие чувства к простонародью в его глазах были слабостью, допусти ее – и обнаглеют, порядок рухнет. Каждый его солдат был лишь винтиком мощной машины. Но этот винтик должен быть исправным, отрегулированным, смазанным.
В своем «Наставлении о военном искусстве» Фридрих поучал, что солдат нужно «содержать во всегдашней строгости, беречь с крайним попечением и чтоб они имели гораздо лучшее пропитание, нежели все прочие европейские войска». Командиры должны были следить, «дабы войско ни в чем недостатка не имело, ни в хлебе, ни в мясе, ни в вине, соломе и в прочем» [93]. Если воины дезертировали, король требовал «тотчас изыскивать причины, дабы узнать, получает ли солдат свое жалованье и прочее ему положенное исправно и не капитан ли его в том виновен?»
Каждого бойца натаскивали два года. Король наставлял: «Во время учения никого нельзя ни бить, ни толкать, ни ругать… солдат обучается терпением и методичностью, но не побоями». А вот если он спорит, ленится, жульничает, без разговоров всыпать палок, «но в меру». Муштровали до уровня автоматов, однако это не было самоцелью. Главный результат: роты и полки без раздумий, быстро и четко выполняли команды. Фридрих писал: «Наши войска столь превосходны и ловки, что они строятся в боевой порядок в мгновение ока, они почти никогда не могут быть застигнуты врасплох неприятелем, так как их движения очень быстры и проворны… Враги говорят, что когда приходится стоять перед нашей пехотой, то чувствуешь себя как перед разверстой пастью ада… А если нужно сделать захождение плечом, чтобы ударить неприятеля во фланг, то этот маневр выполняется мгновенно и завершается без малейшего труда».
Отборной была и конница. На породистых, сильных лошадях. Ее учили стрелять на полном скаку, наносить удары плотным строем, сметающим противника. По опыту прошлых войн Фридрих вносил новшества. Выдвигал артиллерию в передовые порядки, расстреливая неприятеля. Создал части егерей из лучших стрелков. Их вооружали нарезными штуцерами, они действовали в рассыпном строю. Стреляли не залпами, как было принято во всех армиях, а индивидуально и прицельно. Подобравшись к противнику по кустам, лощинам, выбивали офицеров, артиллерийскую прислугу.
Любимым же приемом Фридриха была «косая атака». Распределить силы не равномерно по всему фронту сражения, а сосредоточить кулак на одном фланге. Прорвать его и обойти строй противника. Прием был не новым, но трудным. Ведь и неприятель поймет, где наносится главный удар. Станет перебрасывать туда подкрепления. Или парирует контрударом в другом, более слабом месте. Но тут-то и сказывалась выучка прусских войск. Они перемещались по полю боя и действовали без запинок, энергично и решительно, не позволяя отреагировать, целиком захватывая инициативу – и ломая волю противника. Из прошлых войн Фридрих вынес и другие выводы. Чтобы выиграть сражение, совсем не обязательно иметь численное превосходство или равенство. И даже для того, чтобы выиграть войну с несколькими неприятелями. Располагая великолепной и мобильной армией, можно бить их по очереди.
А России на самом-то деле прусский король не боялся. 19 сентября 1755 г. Бестужев и посол Уильямс заключили конвенцию, британцы выделяли 500 тыс. фунтов, а наша страна выставляла им в поддержку 70-тысячную армию, обязавшись взять под защиту Ганновер (при этом в карман Бестужева перепало 10 тыс. фунтов). Но и Фридрих об этих переговорах знал. Рассчитывал, что Лондон теперь удержит Россию от столкновения с Пруссией. За свои деньги обеспечит союз между ними или хотя бы нейтралитет. И даже вариант, если с русскими все же придется схватиться, прусского короля не смущал. Качества нашей армии он оценивал крайне низко.
Еще прежний его посол Мардефельд провел всестороннюю разведку. Докладывал, что реальная численность регулярных войск Елизаветы меньше 130 тыс. человек, включая гарнизонные команды старших возрастов и инвалидов. «Русская сухопутная армия не будет победоносной, – писал он, – 10.000 человек войска вашего величества могут без чуда побить 25.000 русских. Флот царицы сильно рискует быть поглощенным волнами при первой буре…; калмыков, за умеренную сумму денег, нетрудно убедить обратить оружие против России; казакам, не исключая и донских, не устоять против прусских гусар, а поляки при первом поражении России, наверное, попытаются сбросить иго, которое она на них наложила». Эти выводы целиком подтверждал фельдмаршал Кейт, перешедший из России на прусскую службу.
Фридрих представлял и финансовые дыры нашей страны, ее внутренний разлад, нарастание социальной напряженности. Он был совсем не против, если Россия вообще обвалится в смуту. В июле 1755 г. на границе с Польшей на Злынский пост явился беглый крестьянин Ларионов. Невзирая на собственное положение, он был патриотом. Предупредил, что за рубежом, в селениях раскольников-эмигрантов, «приезжий
