Шрифт:
Закладка:
Как-то в конце июня он навестил Кастюринский хутор. На дворе его окружили с громким лаем гончие, и он долго стоял, опустив мешок, не решаясь двинуться вперед и пошвыривая собакам кусочки хлеба. Собаки на лету подхватывали их и опять продолжали лаять настойчиво и упорно, не пропуская его к дому.
Наконец из людской вышла кухарка.
– Проводи от собак-то! – закричал ей Кукушка.
– Да тебе кого надо-то?
– Барчуков. В доме они, что ль?
– Удержишь их в горнице, – ответила кухарка. – Сейчас опять с моим Федькой побегли на пруд. Какие-то плоты строят.
– Так проводи, милая.
– Мне некогда. Они и так не укусят.
Кукушка нерешительно направился к пруду. Собаки до самой плотины проводили его лаем, наконец отстали.
– Коль, а Коль! – услыхал Кукушка голос Мити, плывшего на спинке по пруду. – Стать тут-то?
– Стань! – отозвался Коля с берега. – Только тины достань со дна, а то ты нарочно…
Митя вскинул руками и пропал в воде. Через несколько секунд он вынырнул и опять закричал:
– Дна не достал! Тут страсть глубоко…
Появление Кукушки заставило Митю бросить нырянье.
– Кукушка, здравствуйте! – кричал он, поспешно направляясь к берегу.
А Коля уже бежал к Кукушке и сообщал ему:
– Волчонок-то издох. Другой только остался!
– Что ж так, барчук миленький? Ай плохо кормили?
Митя, с посиневшим лицом, со взъерошенными волосами, с грязью на подбородке, поспешно одевался и говорил, стуча зубами:
– Он был больной. Хотите, мы сейчас пойдем к ним?
– Пойдемте, барчуки, пойдемте.
Все трое отправились в сад, и по дороге Митя опять начал засыпать Кукушку вопросами:
– Кукушка, а Кукушка! А где ж ваш Мурзик-то?
– Потерял, барчук, на ярманке потерял. Отстал где-то и пропал…
– А ты на ярманке жил? – спросил Коля.
Митя сердито перебил его:
– Ты вечно, как баба, со своими глупостями! На ярмарке нельзя жить.
И, обратившись к Кукушке, спросил:
– Вы уже не будете больше у нас в лесу жить?
– Нет, барчук, – ответил Кукушка, – куда мне таперь наниматься.
– Отчего?
– Слаб я дюже, стар стал.
– А где ваш дом? В селе?
Кукушка грустно улыбнулся и посмотрел на Митю совсем тусклыми глазами.
– Дом? – сказал он. – Какой же у меня дом, барчук? У меня нетути дома, да и не было сроду никогда.
– Отчего? – изумленно воскликнул Коля.
– Не знаю, милый барчук, – видно, не надо.
Дети вопросительно переглянулись и, почувствовав что-то грустное в словах Кукушки, притихли.
– А жены у вас тоже нету? – немного погодя спросил Митя.
– Нету, барчук, ни жены, ни детей.
– Померли?
– Да их и не было никогда.
Это окончательно поставило детей в тупик. Они уже без оживления стали рассказывать Кукушке, как они кормили волченят костями, пирожками, как для них зарезали хромого жеребенка… Но видно было, что интерес к волченятам ослабел у них.
Придя к картофельной яме, все трое стали заглядывать в нее и увидели тощего и шершавого зверка, который сидел, прижавшись, по своему обыкновению, в угол. Он был уже с порядочную собаку, но прежней резвости и прыткости в нем не осталось и следа.
– Он даже мяса не хочет есть, – сказал Коля жалобно. – А зимой он замерзнет: а папа говорит, что в дом его нельзя пустить.
– Известно, замерзнет, – равнодушно сказал Кукушка, садясь около ямы и нюхая табак. – Зимой нашему брату плохо, – прибавил он, загадочно улыбаясь в раздумье.
– Какому брату? – спросил Коля.
– Волчиному, – пояснил Кукушка. – Ведь я, барчук, тоже вроде волчонка. И название-то мое – Кукушка, значит, нетути у меня своего гнезда. И житье мое звериное. Беспременно я нынешней зимой замерзну. Пойдешь выпимши и замерзнешь.
– Водку выпьешь? – спросил Коля.
– Водку, милый барчук.
– А вы не пейте лучше! – сказал Митя, нахмурившись.
– А холодно-то? Рад бы не выпить, да выпьешь. Ходишь-ходишь, снегом тебя намочит, придешь в избу, отогреешься, ан одежда-то мокрая. А пойдешь, хвать – метель подымется, ослабеешь, выпимши-то, ну и капут тут тебе!
– А вы живите у нас зимой, – проговорил Митя, еще больше нахмуриваясь и слегка дрожащим голосом, потому что ему было уже до слез жалко Кукушку.
Кукушка засмеялся и покачал головой.
– Ах, милый барчук, – сказал он, опять открывая тавлинку и нюхая табак. – Разве барин возьмет меня? Ведь нищих-то таких, как я, прямо боле тысячи человек в одной нашей округе.
– Да ведь папа одного тебя только возьмет, – перебил Коля.
– Не возьмет, барчук. Так уж на роду мне звериное житье положено. А за что? Ну, зверю – звериная честь, а мы ведь тоже крещеные люди. Правда, и без меня много народу останется, да ведь и то сказать: мне-то за что ж пропадать? Тоже недаром небось мне определено было родиться на белый свет…
И, помолчав, Кукушка прибавил нерешительным голосом:
– А вы вот что, барчуки, попросите лучше у папаши какой ни на есть рубашки старой. Моя-то сгнила, почитай.
Он раскрыл шинель и показал совсем истлевшую мутно-розовую рубашку, из ворота которой виднелась черная и худая грудь.
Дети переглянулись и, ни слова не говоря, побежали к дому.
– Мы сейчас! – крикнули они.
Оба они раскраснелись и говорили на бегу:
– Коль, а Коль! Тебе его жалко?
– А тебе?
– Я про тебя спрашиваю. А про себя все равно не скажу.
– Мне жалко, – сказал Коля жалобно. – Папа даст ему рубашку?
– Я две попрошу, – ответил Митя. – Только ты не говори кому. А то папа сердит был на него.
Через полчаса Кукушка стоял в доме, в лакейской, и говорил барину:
– Вот спасибо-то, ваше благородие! Мне теперь эти три рубахи до самой смерти пойдут. А то ведь похорониться не в чем. Все в беленькой-то попристойней положить.
Потом Кукушке дали водки, кусок пирога и четвертак денег. Он долго кланялся, благодарил всех и, наконец, сказал:
– Счастливо оставаться, ваше благородие. Я уж пойду, в Ястребине завтра ярманка.
Дети пошли его провожать, и по дороге через сад Кукушка стал советовать им выпустить волчонка:
– Выпустите его, барчуки, – все равно он околеет у вас.
– А если он замерзнет зимой? – возразил Коля.
– Небось не замерзнет. Может, он поправится.
– Хотите, мы его сейчас выпустим? – воскликнул Митя.
– Самое лучшее дело.
– А как?
– А лестницу ему поставим, сами спрячемся.
Кукушка положил мешок на траву и отправился с детьми за лестницей к погребу. Совместными усилиями все трое дотащили лестницу к яме, опустили ее туда и сели
