Шрифт:
Закладка:
Разумно, ничего не скажешь. Разумно, логично и убедительно. Оно и понятно — сыщик Борис Григорьевич крепкий, дело своё знает.
— Вспомните опять же, Алексей Филиппович, сколько мы с вами говорили, что Гуров супругу свою нам подставлял, — не унимался Шаболдин. — Так и тут то же самое и есть! И признание письменное, и мотив изложен убедительно, да и губной прозектор, уверен, скажет, что яд той же самой рецептуры, что и при отравлении Захара Модестовича. Даже то, что на него отравитель половину склянки потратил, а остальное Погорелову подкинул, а самой Гуровой целая склянка досталась, против Фёдора Гурова обернуть можно, пусть и косвенно.
— Это, простите, как же? — не понял я.
— Захар Модестович не сразу умер, нашли его утром ещё живым, — напомнил пристав. — А с Ольгой Гуровой такое не вышло, до утра не дожила. То есть позаботился отравитель о том, чтобы ни единой возможности что-то сказать у неё не было, очень хорошо позаботился!
Кстати, да. Опять Шаболдин в самую точку попал. Конечно, если Ольга Кирилловна сама на себя руки наложила, могла и всю склянку выпить, чтобы не мучиться долго, но… В общем, как сам же Шаболдин и сказал, обернуть можно. Если получится, конечно.
— Да и вообще, такая, — слово «такая» Шаболдин произнёс с нажимом в голосе, — смерть жены Гурову более чем выгодна. Однако же забирать Фёдора Захаровича и сажать его в камеру я пока не стал. — Я не успел удивиться столь необычному для образа действий пристава решению, как сам же он и продолжил: — Зато уже послал наряд за Алёной Букриной.
А вот это хорошо придумано! Одно дело — сажать Гурова под замок по подозрению, которое ещё доказывать надо, и совсем другое — на основании показаний, уничтожающих его алиби в убийстве Шишовой. Да и с учётом обстоятельств смерти Ольги Гуровой за жизнь Букриной у меня лично появились было изрядные опасения. Так что пусть та Букрина посидит пока взаперти, зато хотя бы живою останется. Я ещё успел изложить Шаболдину свои соображения, как не допустить попадания всего наследства в руки Василия Гурова, а пристав успел со мной в том согласиться, как в кабинет вошёл урядник Фомин, старший в посланном за Букриной наряде, и принёс крайне плохие, не сказать бы грубее, известия.
Дома Фомин Букрину не застал. Досадная неудача добросовестного служаку не остановила, и он прошёлся по соседям, однако по итогам того обхода выяснилось, что неудача оказалась даже более неприятной, чем это виделось поначалу. Одна из соседок, некая вдова Прасковья Семёнова Храмцова, показала, что Алёна Букрина позавчера ещё уехала к родным в Псков, а её, Храмцову, попросила следить, чтобы дом зимой не оставался нетопленым, да оставила ей ключ и немного денег. Храмцову эту Фомин привёз с собой, мы с Шаболдиным тут же её и допросили, но толку от того было чуть — она утверждала, что о сроках своего возвращения в Москву Букрина ничего не говорила. Как Букрина покинула дом и что взяла с собою, Храмцова, по её словам, не видела.
Прихватив Храмцову, мы поехали осматривать дом Букриной. Особых успехов осмотр не принёс, за тем лишь исключением, что Шаболдин не нашёл в доме ценных бумаг, кои Букрина показывала ему в прошлый раз. Установить, что и сколько взяла она с собой из одежды и иных вещей, пристав не смог. Неприятно, конечно, но приходилось признать, что Фёдор Гуров нас тут переиграл — вряд ли идея на время исчезнуть пришла бы в голову самой Букриной. Впрочем, хорошо ещё, если и правда на время, на примере истории с несчастными Антониной Ташлиной и Викентием Данилевичем я имел представление, чем могут обернуться такие внезапные отъезды. [2]
…Со следующего дня розыск пошёл своим чередом, прямо на ходу набирая обороты. Сначала я вытащил в Елоховскую губную управу Андрея Василькова, чтобы тот снял у мёртвой Ольги Гуровой отпечатки пальцев, затем Шаболдин под расписку выдал ему склянку, с которой уже закончил работать губной прозектор, взявший смывы для исследования яда. Потом прозектор занялся самим телом, а Курков продолжал искать, через кого могли утечь из конторы присяжного поверенного Манькова сведения о тех самых облигациях. Такая работа не могла не дать результатов, и уже скоро они последовали.
Первым доложился прозектор, выдав заключение о том, что в склянке из будуара Ольги Гуровой содержалась аква-тофана, приготовленная по точно такой же рецептуре, как и использованная при отравлении её свёкра. Он же подтвердил отравление аква-тофаной самой Гуровой и установил, что умерла она никак не позже трёх-четырёх часов пополуночи. Впрочем, выводы эти для нас с Шаболдиным были ожидаемыми и лишь подтверждали наши умозаключения.
Единственный пока в этом мире эксперт-дактилоскопист Васильков тоже ничего особо неожиданного нам не преподнёс. На склянке он обнаружил отпечатки пальцев шести человек, отпечатки четырёх из них готов был при необходимости сличить с взятыми у их носителей, по двум другим указал, что полностью срисовать их не смог, поскольку поверх них оставлены более свежие. Но для нас главным смотрелось категорическое утверждение Василькова о том, что пальцевых следов, соответствующих отпечаткам, взятым им с женского трупа в губной прозекторской, на склянке не было. Вот Фёдор Захарович удивится, когда после ареста его подвергнут непонятной и пугающей процедуре, хе-хе… А ведь подвергнут, Шаболдину новшество явственным образом понравилось.
И не только, кстати, Шаболдину. Выслушав Василькова, мы втроём отправились к заведующему Елоховской губной управой, и Андрей Семёнович столь красноречиво и убедительно представлял старшему исправнику Малышеву дактилоскопию в целом и результат исследования склянки в частности, что тот дозволил Шаболдину взять Фёдора Гурова под стражу, как только пристав посчитает это необходимым.
В сообщении присяжного поверенного Друбича о принятии судом к рассмотрению иска Фёдора Гурова о признании Василия Гурова недостойным наследником ожидаемым для нас стал сам факт того принятия, потому как благодаря тому же Друбичу о подаче иска мы с приставом знали заранее.
На фоне всего этого неожиданными оказались только результаты кропотливой работы помощника губного пристава Куркова. За неполную седмицу этот
