Шрифт:
Закладка:
«Когда мы воевали на Островах, на нашем дормоне[90] был такой же наварх[91]. Любил рассказать, как на море воевать следует. И так же заговаривал насмерть. Но дело своё знал отлично. А тут аллагион катафрактов – и такие познания. Откуда? И когда же он заткнётся, прости меня, Господи.
Но что это за огненные болты? Только не говорите мне, что мой поднадзорный изобрёл греческий огонь! Упаси господи!»
– Кхе! Всё-то ты у нас, Лука, ведаешь, всё постиг, – хохотнул воевода Корней, безжалостно обрывая Говоруна посреди фразы. – Дай сродственнику моему поведать, что дальше было, будь ласков. Вещай дальше, Никеша!
– Ты уж прости, Корней Агеич, но дурень у тебя внук, – Никифор развёл руками. – Не потому что дурень, а потому что молод ещё! Это ж надо – князя хворого, да княгиню в летней одежонке аж в Туров потащить. В рубище, считай! И с одной боярышней Евдокией в прислугах. Да с кормёжкой не пойми какой. Ух и зла на него княгиня была! Ух и зла! Еле поправил! Но молодец он у тебя всё же – внял моей науке, послушал. Понял, что поклон спины не ломит, ну и оттаяла княгинюшка. Да и я про племянника в лучшем виде расписал. А князь на Миньку и так зла не держал, говорил, что хорошо витязь князю Вячеславу служит.
– Так и говорил? – Корней нехорошо прищурился.
– Так и говорил, Корней Агеич, – кивнул купец. – И беседовал с Минькой подолгу, и хвалил его потом. Так что сумел я всё загладить, княгиню уломал гнев на милость сменить, да и она оттаяла, когда увидела, что внук твой боярышню Евдокию обаял. Так что к лучшему всё разрешилось: на Миньку не гневаются, а наоборот, в чести у обоих князей – в сотники в его годы выскочил, с княжьей воспитанницей помолвлен, и приданое за ней княжеское дадут, о выкупе с князем Всеволодом я договорился – Миньке с князя брать не по чину, а с меня запросто. Ну так я и заплачу, и немало – триста гривен. Невместно меньше за князя, ну а меня князь удоволит – всё честь по чести.
– Честь по чести, говоришь? – воевода обвёл глазами Фёдора, Луку и Егора. – И князь удоволит?
– Верное дело, Корней Агеич, – Никифор энергично закивал головой. – Нешто я когда родне худо сделал? А что Михайле пенял матерно – винюсь, но он мне кровь родная. Как же его не учить? А он учится быстро – сразу схватил что я ему говорил. От того князьями и княгинями обласкан, а игуменья Варвара – вдова великого князя Святополка – его и вовсе сродственником назвала. Так что разрешилось всё благополучно. В чести теперь Лисовинов род. А ты, боярин Фёдор, уж извини меня – не знал я про то, что вы с Корней Агеичем твою Катерину за Михайлу сговорили, а теперь против княжьей воли не попрёшь. А Катерина твоя в девках не засидится – у Корней Агеича ещё два внука есть!
– Слыш, Лавруха, в чести мы теперь, – воевода Корней подмигнул своему сыну, весь разговор просидевшему не открывая рта. – И боярин тебе в сваты светит. Ты рад?
– Слов нет, как рад, батюшка, – играя желваками отозвался Лавр, – только вот дума меня гложет – где второму сыну боярышню сыскивать? Может, и тут шурин поспособствует?
– Ну, налей нам тогда на радостях, – широко улыбнулся воевода. – Плохо дело началось, да гляжу, неплохо кончается. А вторую боярышню Кузьке мы теперь и без Никеши сыщем. Сами с усами!
– Благодарствую, батюшка, – поклонился Лавр.
– Погоди благодарить, – Корней просто лучился довольством. – Скажи лучше, согласен ты, как отец, сговорить сына своего Демьяна с дочерью боярина Фёдора Алексеевича Катериной?
– Согласен, батюшка, – опять поклонился Лавр, – если на то воля родителя её, боярина Фёдора Алексеевича, будет.
– Боярин Фёдор Алексеевич, а ты согласен с родом Лисовинов через внука моего Демьяна и дочь твою Катерину породниться? – Корней без посторонней помощи поднялся с лавки и поклонился боярину Фёдору.
За ним поклонился и Лавр.
– Согласен, боярин-воевода, – в свою очередь выбрался из-за стола для поклона погостный боярин, – честь великая мне с бояричем Лавром Корнеевичем в сватах быть. И сын его добрым мне зятем станет. Сговорено.
– Ну так за то и выпить не грех, – улыбнулся Корней и обратился к отцу Меркурию. – Благословишь, отче?
– Благословляю! – отозвался священник. – Отрадно Господу видеть, что верные чтут заповеди его, ибо свят брак христианский, нерушима воля родительская.
– Поздравляю, Корней Агеич, Фёдор Алексеевич и особо тебя, Лавр Корнеевич, – вскочил с лавки Никифор, лучась улыбкой.
– Поздравляю! Дело великое! – присоединились Лука с Егором.
«Рано ты расслабился, любезный купец! Думаешь, замазал всем глаза деньгами? Торгаш ты и есть торгаш – в таких делах золотом не откупишься. Чую, проторговался ты. Хотел всех купить и продать, а эти люди не покупаются. Так что не завидую я тебе – это тебя «мене, текел, фарес»[92]… А пока улыбайся, улыбайся… Неужели ты не понял, что заслушали сейчас только тебя. И недобро заслушали. Остальные уже успели переговорить между собой и собрались послушать, что ты будешь врать. А меня пригласили как независимого свидетеля, чтобы было кому подтвердить, что ты лгал. А ты лгал, купец! Пусть смилостивится Господь над твоей грешной душой!»
– Только уговор, – усмехнулся Корней, когда все выпили, – Михайле ни слова. Пусть покорячится, засранец!
– Что с ним делать будешь, Корней? – посерьёзнел вдруг Лука. – И с отроками его, чьи родичи в бунте замазались? По обычаю сам знаешь что. Вот этого самого и требуют, а против обычая не попрёшь. Ведь не отдаст их Михайла.
– А ты бы отдал? – отозвался со своего места Егор.
– Верно говоришь, не отдал бы, – кивнул Лука. – Но это бунт, а за бунт смерть!
– Ну, бунта ещё не было, – набычился воевода. – Не успел я приказ отдать. Увёл своих Михайла в Крепость. И Лёхины козлодуи, титькой битые, ушами прохлопали.
– И тем дал тебе немного времени, Кирюха, – прогудел боярин Фёдор. – Да и крикуны твои охолонут – на стены лезть и брюхами на их болты насаживаться дурных нет. Как они в городе воевать могут, все видели.
– Прости, эпарх Кирилл, –
