— врачей и администрацию больницы. Но все были едины в том, что в смерти молодой матери виновны те, кто не позаботился о том, чтобы избежать опасных ситуаций. «Так всегда в России, — говорила Раиса Глапшун, заведующая социальными вопросами в районной администрации. — Человек умер, а виновного не сыщешь».

Судьба Галины Суверневой не была исключением из правил. Напротив, этот случай как в зеркале отразил реальное положение дел в современной России: обесценивание человеческой жизни.

Неуважение к человеческой жизни издавна характерно для России. Подобно другим негативным сторонам российской жизни — коррупции, преступности и нравственной неразборчивости (а также, косвенно, такие положительные черты, как сострадание и более глубокой, по сравнению с Западом, мудростью), оно коренится в том факте, что и российское общество, и его институты не основаны на ощущении чувства трансцендентной морали, определяемой Карлом Юнгом как «взаимоотношения между человеком и властью потусторонних сил, создающих противовес „миру“ и его „логике“».

Отсутствие чувства трансцендентной морали, в свою очередь, отчасти вытекает из разрушительного действия двух идей — так называемой идеи особого русского пути и экономического детерминизма, взгляда, который разделяется и многими на Западе.

Идея особого русского пути является основой национальной идеологии, в соответствии с которой Россия издавна оправдывала отсутствие у нее свободы по сравнению с Западом. Сторонники этой идеи отвергали точку зрения, что Россия отличается от стран Запада только своей отсталостью, и утверждали, что русская культура — это культура особого типа, в ее основе лежит православие, а стержень ее — самосовершенствование души. Ее духовная культура превосходит культуру материалистического Запада, и осознание этого факта определяет миссию российского государства — нести свет остальному миру.

Хотя идея особого русского пути первоначально возникла для защиты царизма, постепенно она стала характерной для всего российского образа мыслей. Славянофилы видели миссию государства в идее религии, западники — в социализме, но, согласно Бердяеву, и те и другие считали, что роль России состоит в спасении человечества на основе тоталитарной идеологии, в которой сочеталась «философия с жизнью» и «теория с практикой».

Идея российского превосходства передала государству роль спасителя, которая, согласно западной традиции, принадлежит Богу. Отсюда следовало, что ценностей выше, чем государство, т. е. таких ценностей, которым оно должно подчиняться, просто не существует. Отсутствие трансцендентной точки отсчета отражалось в высокомерии государственных чиновников и отсутствии сочувствия к судьбе отдельного человека.

Наряду с идей особого русского пути, отсутствие в российском обществе идеи трансцендентности объясняется влиянием экономического детерминизма. В течение семи десятилетий в Советском Союзе насаждалось понятие, что моральные факторы в обществе не имеют независимого существования, а являются функцией лежащих в их основе экономических отношений, и этот урок был хорошо усвоен целыми поколениями россиян, в том числе будущими «молодыми реформаторами».

В результате после распада Советского Союза «реформаторы» действовали не в соответствии с моральными соображениями, а делая главный упор на механизмы перехода к капитализму. Они полагали, что, как только будет создан класс частных собственников, он станет использовать ресурсы рационально, т. е. в интересах общества. Однако то, что они полагали универсальным законом развития экономики, на деле оказалось лишь вполне естественным поведением в конкретной экономической обстановке, в конкретных правовых и нравственных условиях. Они как будто забыли, что в России эти условия были далеки от совершенства и первейшей задачей страны является их изменение.

Отсутствие трансцендентности оставило свой след в российской истории. В течение более чем 70-летнего правления коммунистов в России к живым людям относились как к какому-то сырью в свете «более высокой» социальной цели. Сотни тысяч рабочих умерли, не выдержав рабского труда на строительстве Беломорского канала, и миллионы пожертвовали своей жизнью для победы во Второй мировой войне[140]. Жизнь отдельных людей не имела значения, смысл имела только система.

В период реформ витала надежда, что при существующих обстоятельствах российское общество воспримет определяющую роль трансцендентных ценностей, согласно которым признавалась неприкосновенность человеческой личности, и эти ценности станут руководящими принципами жизни государства, основанного на соблюдении законов.

К сожалению, этого не произошло. «Реформаторы» и не думали ни о каких трансцендентных ценностях. Их цель заключалась в создании системы, в данном случае рыночной экономики. Но практика, вытекающая из социально-экономической системы, отражает требования этой системы, которая заинтересована прежде всего в собственном функционировании. Абсолютный приоритет, который новое правительство отдавало перестройке экономических структур, определял выбор политики, имевший серьезные последствия для населения.

Во-первых, для облегчения реформ правительство сняло все ограничения на продажу спиртного. В результате вся Россия оказалась наводнена дешевой водкой, и хотя покупательная способность россиян сократилась в среднем наполовину, их заработок по сравнению со стоимостью водки возрос в три раза. Период неограниченной продажи спиртного совпал с быстрой приватизацией государственной собственности. Неограниченное производство дешевой водки облегчило проведение приватизации, даже несмотря на цену в тысячи человеческих жизней[141].

Другим примером пренебрежительного отношения нового правительства к человеческой жизни явилась неспособность финансировать систему здравоохранения. Впервые россияне обнаружили, что им приходится платить за многие медицинские услуги, начиная от необходимых лекарств до операций по спасению жизни, и из-за отсутствия средств многие перестали заботиться о собственном здоровье. Отсутствие необходимого финансирования даже таких больниц, на которые рассчитывали как на «последнее средство» для спасения, как, например, Институт хирургии имени Вишневского в Москве, который работал вполсилы, несмотря на рост уровня смертности, имело место в то время, когда хорошо осведомленные люди с большими связями почти задаром приобретали гигантские советские предприятия[142].

Но наиболее важным признаком приоритета политических реформ перед необходимостью защиты жизни людей явилась терпимость по отношению к коррупции и организованной преступности. Отсутствие социальных гарантий в процессе приватизации в России привело к увеличению числа конфликтных ситуаций и сделало невозможным введение элементов морали в посткоммунистическом обществе. Для многих людей, выросших на коммунистической идеологии, возникший духовный вакуум был непереносим. В результате резко возросло количество убийств, самоубийств, инфарктов и инсультов. Проведение реформ методом «шоковой терапии» привело к небывалому росту случаев преждевременной смерти. В 1992–1995 годы смертность превысила рождаемость на 2 миллиона; Россия еще не переживала подобной демографической катастрофы в мирное время, за исключением голода 1932–1933 годов и сталинского террора 1937–1938 годов[143].

При коммунизме жизнь отдельного человека значила очень мало, но эта тенденция продолжилась и в период реформ — разница заключалась в том, что в основе системы, для которой должен был теперь приносить себя в жертву человек, лежала не государственная, а частная собственность.

Результатом стала быстрая изнашиваемость человека в посткоммунистической России, и это нашло отражение в судьбах конкретных людей.

Минское шоссе, 12 декабря 1997 года

Погода была холодной и ясной.