Крашенинников поднялся из-за стола, прошел мне навстречу. Выглядел он как именинник, которому за один раз подарили все, о чем он мечтал.

— Владимир Антонович, мы с компаньонами обсудили ваше предложение и нашли его весьма многообещающим. А посему я предлагаю вам войти в наше товарищество со своим паем.

— Но ведь, насколько я помню, вы говорили о том, что ваш союз несколько э-э-э… неофициален.

— Да, было именно так. Для реализации первоначального плана иного бы и не потребовалось. Но ваша идея сулит значительные прибыли. Намного большие, нежели мы рассчитывали получить изначально. Да, имеется некоторый риск, но мы решили на него пойти. Завтра же зарегистрируем паевое товарищество и начнем действовать.

— Каков размер пая?

— Тридцать тысяч рублей.

— Хорошо, такие деньги у меня есть. Но давайте обсудим ваш план более детально. Раз уж я рискую капиталом наравне с вами, я должен знать все подробности.

На другой день с внутренним чувством стыда я свалил работы по разборке мобилей на Клейста и отправился оформлять бумаги. Всяких бюрократических заморочек оказалось неожиданно много. Это когда я собственную мастерскую открывал все было легко и просто, а создание товарищества, да на четверых пайщиков, да с весомым для Тамбова капиталом вылилось в целый день беготни из кабинета в кабинет. На чиновников не действовали ни моя известность, ни солидный статус Крашенинникова. Зато хрустящие банковские билеты помогали как нельзя лучше. Но даже с такой смазкой закончить дела удалось лишь ближе к вечеру. Получив папку со своими экземплярами бумаг, я простился с компаньонами, сел во все тот же древний мобиль и отправился на обед к Боголюбову. Так вышло, что со всей этой бумажной суетой я за весь день не удосужился даже перекусить, и сейчас желудок настоятельно и безотлагательно требовал наполнения. Не до осетрины, овсянка бы тоже пошла.

Старший инспектор полиции Боголюбов снимал двухэтажную квартиру в приличном доме. Не самый центр, но район вполне благопристойный. На первом этаже — жилье для немногочисленной прислуги и кухня, на верхнем — хозяйские комнаты.

Едва войдя в узкие двустворчатые двери, я ощутил такие ароматы, доносящиеся с кухни, что хваленый повар Игнатьева-старшего удавился бы от зависти. По скрипучей деревянной лестнице я поднялся наверх, но дверь открыть не успел. Она отворилась сама, явив мне сияющего хозяина. Для разнообразия, он был в штатском.

— Добрый вечер, Владимир Антонович! — радушно приветствовал меня Боголюбов. — Проходите, проходите. Позвольте ваш плащ. Идемте скорее, Верочка очень ждет.

И, едва я освободился от калош и верхней одежды, меня направили к настежь распахнутым дверям гостиной.

В центре большой комнаты был сервирован стол. Пока на нем находились лишь посуда и салфетки, но выглядел он роскошно. Ничуть не хуже, чем у купца Крашенинникова.

Не давая опомниться, инспектор потащил меня в дальний угол комнаты, где в кресле с книгой на коленях сидела удивительно красивая женщина. Золотистые волосы, лицо с твердыми тонкими чертами, обрамленные длинными ресницами серые глаза… Просто прелесть! Но уже появились заметные морщинки возле глаз и уголков рта, начала увядать кожа на шее. Увы, к женской красоте время особенно безжалостно.

— Верочка! Вот, наш сегодняшний гость Владимир Антонович Стриженов. Тот самый, который выиграл на последних гонках главный приз.

— Очень приятно, Владимир Антонович. — нежным, мелодичным голосом ответила женщина и укоризненно посмотрела на своего мужа.

— Ах да! Владимир Антонович, разрешите представить: Боголюбова Вера Арсеньевна, — исправился провинившийся супруг, и тут же был награжден ослепительной улыбкой.

— Ну что, пора бы и за стол! — не то сказал, не то спросил инспектор.

Жена в ответ протянула ему тонкую изящную руку.

Вскоре все расселись за столом. Все — это инспектор с женой, я и появившийся из глубины квартиры высокий худой юноша в гимназическом мундире. Михаил Платонович Боголюбов, как мне его представили, в будущем году заканчивал гимназию и собирался поступать в университет на юридический факультет. Впрочем, гонки он тоже уважал и посматривал на меня с нескрываемым восхищением.

— А где же Настя? — спросил он. — Ей ведь тоже было бы интересно пообщаться с Владимиром Антоновичем.

Понятно. Есть еще некая Настя, но она где-то шлындрает и на просьбы родителей желает чихать. Пытается доказать свое право на самостоятельность или просто ни во что не ставит отца с матерью? Скоро увидим.

— Анастасия была предупреждена о том, что к обеду ожидаются гости, но, как обычно, не соизволила прийти вовремя, — отчеканила Вера Арсеньевна. — Ступай, скажи Матрене, чтобы подавала на стол.

Молодой человек исчез, через минуту вернулся и уселся на свое место. А еще через минуту в комнату вплыла дородная деревенской внешности кухарка с блюдом в руках. Вместе с нею в гостиную ворвался такой непередаваемый аромат, что рот мгновенно наполнился слюной, а мой несчастный желудок буквально затрубил, предчувствуя скорую кормежку.

Заливная осетрина действительно была выше всяческих похвал. А к ней для оттенения вкуса были поданы многочисленные заедки, свежий белый хлеб, недурное белое вино и еще масса вкусностей. Я изо всех сил старался есть без спешки. Впрочем, в этом мне активно помогали хозяева, расспрашивая обо всем, связанном с гонками. Было видно, что тема хозяевам — ну, за исключением самого Боголюбова — интересна, и я отвечал по возможности подробно.

Обед шел своим чередом, близилась перемена блюд. И тут, заглушая очередной вопрос, хлопнула входная дверь, по коридору простучали легкие быстрые шаги, и спустя пару минут из внутренних комнат появилась девушка. Я сидел спиной к этой двери, а крутиться, пытаясь разглядеть вошедшую, посчитал некультурным.

— Мне сегодня господин Вернезьев сделал предложение, — послышался мелодичный голос.

Я увидел, как дернулся, переменившись в лице Боголюбов. А девушка меж тем продолжала:

— Он предложил мне место гонщика в его команде. Я согласилась. Теперь буду участвовать в гонках. Кстати, у нашего дома стоит чья-то древняя развалюха. Удивительно, что ее до сих пор не сдали в утиль. Это что, наш дворник себе купил?

С этими словами девушка обошла стол, направляясь к своему месту и, взявшись за спинку стула, замерла: она меня узнала. Я тоже ее узнал. Тогда, у мастера Шнидта, была именно она. Я не знал, как реагировать на эту встречу. Девушка тоже растерялась. Она глядела на меня округлившимися глазами, время от времени опасливо постреливая взглядом в сторону матери.

Пауза затягивалась, и Боголюбов поспешил на помощь:

— Владимир Антонович, это моя дочь Анастасия. А это, Настенька, господин Стриженов. Помнится, ты была восхищена его победой на недавних гонках.

Это его представление только