Впереди колыхался короткий серый плащ Кабен-Рида, как волна, и меня начинало мутить. Голову вело, но Этери крепко стояла на ногах. Я уже поняла, что она была не такой худосочной. Может, именно поэтому она так быстро завладела моим телом — была сильнее.

Мы прошли по гулкому коридору, украшенному чередой черных бронзовых скульптур. Я не рассмотрела, что они изображали. Разве это имело сейчас какое-то значение? Кабен-Рид остановился у дверей, караульные приветствовали его привычным жестом — касались правой рукой левого плеча. Двери распахнулись, и мы вошли в просторную залу, украшенную пурпуром. Темный гнетущий цвет, так похожий на засохшую кровь.

Этери встала в центре, посреди каменной мозаичной розетки, напоминающей психоделические круги. Они будто вращались, как неутомимые вечные шестеренки. И это мнимое движение снова отзывалось в голове и накатывало приступом легкой тошноты. Или впрямь вращались…

Я подняла глаза, чтобы смотреть в другую сторону, но тут же обомлела. Прямо на стене, напротив, висел огромный портрет в полный рост, изображающий стройную черноволосую женщину с короткими кудрями. Черный простеганный солдатский китель, длинная распашная юбка. Тонкие смуглые пальцы сжимали свернутое кольцом прицельное лассо. Жгучие черные глаза под прямыми бровями, казалось, смотрели прямо на меня, будто пронзали взглядом, следили. Картина словно имела глубину, была осязаемой. Казалось, в нее можно войти.

Благородная Этери, дочь архона Фаир-Сета.

Именно такой я ее и представляла. Вероятно, помогала чужая синтезированная память.

«Я красива?»

Было странно, что сейчас ее это волновало. Впрочем, лишь вопрос времени. Все закончится — и эту стерву вновь вознесут.

«Я красива?»

Я молчала. Сама не знала. Пожалуй, она была далека от идеала в нашем понимании, но в ней чувствовался угольный жар. Будто под кителем шипело и горело. От этого портрета будто разило спесью и своеволием. Какой бы она не была — портрет не оставлял равнодушным.

«Считаешь себя красивее?»

Чего она так завелась? Я не хотела ей отвечать. Не хватало еще этих бабьих споров по поводу красоты. Я всегда была далека от них.

К счастью, я была избавлена от необходимости отвечать. Под портретом открылась дверь, и я увидела архона.

Глава 34

Всемогущий архон, о котором все виссараты говорили с затаенным придыханием, оказался всего лишь тощим желтым стариком. Я даже опешила. Сухие смуглые руки, торчащие из рукавов какой-то хламиды, напоминающей стеганный банный халат, тонкая морщинистая шея, на которой сидела голова с ввалившимися щеками. Короткий ежик седых волос, будто череп лишь несколько дней назад до глянца выскоблили бритвой. Он походил на больного тифом. Не знаю, откуда пришла ко мне эта ассоциация, но так всегда говорила бабушка про бритых под машинку.

Архон какое-то время стоял в дверях, глядя на меня угольными глазами. Такими же, как у Этери на портрете. И эти глаза будто все перевернули. В них словно сосредоточилась вся сила, вся энергия. Эти глаза не принадлежали отжившему старику. Они горели и жгли.

Гвардейцы, бывшие в зале, замерли в приветственном жесте и склонили головы, будто старательно подставляли их под топор палача. Чуть в отдалении согнулся Кабен-Рид. Лишь Этери не шелохнулась. Наоборот приосанилась, и я чувствовала, как вытягивается мой позвоночник.

Архон не спеша пересек залу, остановился в нескольких шагах и махнул шестипалой рукой, будто отгонял муху. К нему тут же поспешили с креслом, которое подставили под тощий зад. Он опустился, откинулся на спинку. Пальцы нервно вцепились в резные подлокотники темного дерева.

Только теперь гвардейцы позволили себе разогнуться. А я услышала внутри голос Этери:

«Надо же… как сдал отец…»

Но в словах не было сожаления или какого-то дочернего чувства. Она констатировала факт. С тем же расчетом, с каким заносит данные в журнал какой-нибудь лаборант, описывая подопытную крысу.

Архон жег меня взглядом, и я невольно смотрела в его глаза. Не могла ничего поделать. Будто он воздействовал на меня каким-то неведомым магнитом.

Кабен-Рид встрепенулся, сделал несколько шагов, опустился на колено перед стариком:

— При ней было вот это, мой архон, — он протянул раскрытую ладонь, на которой бледнела проклятая горошина.

Архон какое-то время пристально смотрел, и его лицо вытягивалось. Наконец, он подцепил горошину тонкими пальцами цвета табака, вертел перед самым носом:

— Ариш-Андил… — Он помедлил, подался вперед и пристально посмотрел на меня: — Неужели… мне?

Я молчала. Даже чертова стерва почему-то заткнулась внутри, будто нарочно не хотела подсказывать.

Кабен-Рид задрал подбородок:

— Она говорила на ушедшем языке, мой архон. Совершенно чисто.

Старик усмехнулся, посмотрел на него:

— Ты знаешь ушедший язык, Кабен-Рид?

Тот, видно, понял, что озвучил какую-то глупость. И опустил голову, словно признавал вину.

— Тогда как ты можешь судить? Или она все же успела слазать тебе в штаны?

Тот молчал. Наверняка мечтал в этот момент провалиться сквозь землю.

Архон уставился на меня, и под этим взглядом физически становилось плохо. Старик будто незримо касался меня, словно полз по телу отвратительный мохнатый паук. Кожа покрывалась мурашками. Но приходилось терпеть.

— Кто ты такая?

«Ваша истинная дочь, отец».

Мне оставалось лишь повторять. Я не хотела даже представлять, что будет, если архон не признает стерву. Эта проклятая горошина оказывалась какой-то фатальной. Знать бы, что это за дрянь!

Я вздохнула, набрала побольше воздуха:

— Я ваша истинная дочь, отец.

Только сказав, я поняла, что это ушедший язык. Я уже почти не видела разницы, будто знала его с детства.

Лицо старика закаменело. Он сжимал подлокотники так, будто хотел оторвать. И глаза полыхнули нестерпимым жаром.

— Языком можно овладеть. Кто ты такая?

— Ваше возрожденное сокровище, отец.

— Не смей называть меня отцом!

— Тогда как мне называть отца?

Старик поднялся, приблизился на шаг. Старался получше разглядеть:

— Разве дочь может прийти к отцу, сжимая в руке Ариш-Андил?

— Ариш-Андил, посланный вашей едва возродившейся дочери.

Казалось, что железный обод, надетый мне на плечи, накалялся под взглядом архона. Он тяжелел, будто на меня начала давить каменная плита. Тяжелел и тяжелел с каждой секундой. До тех пор, пока я не рухнула на колени. Этери не выдержала, не удержала мое тело. Удар о каменный пол отозвался резкой болью в боку, и меня скрутило.

— Кто ты такая?

— Ваша дочь.

— Кто ты такая?

Меня пригнуло к полу. Я уткнулась лбом в камни и едва слышно подвывала, не