Я подождал американского дипломата, который нравился всем нам в министерстве иностранных дел, у двери, пожал ему руку и дружески улыбнулся. За дверью его ждал начальник протокольного отдела, а мне было приятно видеть, что тот ведет себя так, как вел бы себя я, стараясь по мере возможности смягчить эту неприятную ситуацию.

Редко покидал я министерство иностранных дел в таком подавленном состоянии духа, как после этого второго объявления войны. В то время я недооценил Америку и не верил, что война между Японией и Соединенными Штатами, разделенными тысячами миль просторов Тихого океана, может закончиться так быстро, как оказалось. Моей первой реакцией было: «Теперь война продлится до бесконечности», а потом я стал думать, что теперь победа недостижима для Германии, которая, как и в первой мировой войне, будет вынуждена сражаться на два фронта. Но, несмотря на все эти предчувствия, я не имел представления о масштабах той катастрофы, к которой шел рейх под руководством Гитлера.

Глава восьмая

1942-1943 гг.

Вскоре после памятного утра 22 июня 1941 года, когда Риббентроп уведомил русского посла о «военных контрмерах», обстановка, в которой я переводил, совершенно изменилась. Вместо того чтобы работать в роскошных дворцах и на банкетах, я все чаще оказывался в штабах Гитлера на Востоке. Он считал свое присутствие среди соратников-военных настолько важным, что даже иностранные гости были вынуждены видеться с ним в военном штабе.

Ставка Гитлера, где теперь происходили встречи и совещания, находилась в Восточной Пруссии и была спрятана неподалеку от Растенбурга в непроходимой лесной чаще, напоминавшей лес из сказки о злой ведьме. Ставку Гитлера метко назвали шифрованным обозначением «Волчье логово».

Штаб-квартира, где размещались Гитлер и его военный штат, располагалась в глубине леса в большом отдалении от человеческого жилья. Здесь имелось несколько комфортабельных домиков, построенных частично из камня с деревянными панелями внутри, обставленных просто, но со вкусом. Все помещения, естественно, были оснащены самой современной телефонной и радиосвязью; имелся даже кинозал, где кроме новейшей кинохроники показывали, чтобы скрасить монотонность такого существования, английские и американские фильмы, строго запрещенные в Германии. Все, кто попадал с солнечных просторов окружающей сельской местности в этот мрачный лес Восточной Пруссии, считали обстановку очень подавляющей. В комнатах Гитлера электрический свет часто приходилось включать на целый день. Сам Гитлер редко выходил из дома – как будто даже лесной сумрак был слишком ярок для него, и его окружение лишь изредка выбиралось из темного леса.

«Страшно постоянно находиться среди деревьев, – однажды сказал мне порученец Гитлера, поддерживавший его связь с министерством иностранных дел, – и никогда по-настоящему не выбираться на открытое пространство». Я вполне мог осознать подавляющее воздействие этой сумрачной атмосферы ставки, хотя редко проводил там больше двух дней кряду, и всегда испускал вздох облегчения, провожая из темного леса иностранных гостей. Я искренне сочувствовал тем многим людям, обязанности которых были связаны с Гитлером и его окружением: им приходилось неделями, даже месяцами жить, подобно пленникам, в густом лесу. Большинство из них охотно поменяло бы это странное искусственное существование на жизнь на линии фронта.

Условия ухудшились еще больше, когда из-за усилившихся воздушных налетов подразделения ставки были переведены в бункеры. Закамуфлированные серым и зеленым, с бетонными стенами в 15 футов толщиной, они припадали к земле, как доисторические чудовища. Низкие коридоры, похожие на штреки в угольной шахте, пересекали эти «искусственные горы», как метко назвал их однажды Антонеску. Помещения были очень маленькими, люди чувствовали себя в них стиснутыми со всех сторон, а влажность от бетонных стен, электрическое освещение и постоянное гудение вентиляции усиливали чувство нереальности. В этой обстановке Гитлер, с каждым днем становившийся все более бледным и одутловатым, принимал иностранных гостей. В целом создавалось впечатление логова злого духа из легенды. Наблюдатели, настроенные менее мрачно, были склонны представлять себя на киностудии. Один остроумный коллега однажды сказал мне: «Лес для съемок фильма „Гензель и Гретель“, которые мы только что закончили, будет разобран завтра, а послезавтра мы начнем снимать „Антония и Клеопатру“; пирамиды уже возведены».

* * *

В течение многих лет мои служебные обязанности менялись в значительной степени, но одно оставалось неизменным: в поездки меня отправляли всегда неожиданно, без предупреждения. В таких случаях голос в телефонной трубке в моем кабинете говорил мне: «Вы должны немедленно ехать в Главный штаб. Самолет вылетает с аэродрома Стаакен через час».

Эти самолеты были безумным транспортным средством. Они не были приспособлены для пассажиров: сидеть приходилось на ящиках или коробках или, позднее, пытаться удержаться на простой деревянной скамье. Там гуляли ужасные сквозняки и разносился запах керосина, а шум был оглушительным. Пилот обычно являлся летчиком военно-воздушных сил, который стремился прежде всего как можно быстрее долететь до места назначения, пассажиры его интересовали гораздо меньше. Следуя в точности прямой линии, прочерченной на его летной карте, он обычно не беспокоился о том, что пассажиры страдают от болтанки, и прорывался сквозь грозовые тучи и ливень. Даже самые выдержанные могли расстаться со съеденным утром завтраком, пользуясь таким спартанским видом транспорта.

Скорость моих перемещений значительно возросла в 1941 году. Едва я прибыл в ставку, как мне сказали, что на следующий день я должен лететь с Гитлером на Украину. Он встречался с Антонеску, чтобы вручить ему орден и обсудить военное положение. Мы и позавтракали, и пообедали в Восточной Пруссии, пролетев тем временем из Растенбурга в Бердичев, вручили орден, поговорили о политике и обсудили военную ситуацию с Рундштедтом.

В то время я установил также рекорд дальности для переводчиков: за вторую половину августа я преодолел 3700 миль за несколько дней. По сравнению с моими длительными поездками 1940 года на этот раз я ездил в восточном направлении и с Муссолини. Вследствие сокращения персонала, очень значительного в министерстве иностранных дел, как и всюду, иногда мне приходилось приходить на помощь моему другу, начальнику протокольного отдела, и работать за него, а иногда я довольно успешно сочетал обе функции.

При исполнении этих разнообразных обязанностей мне довелось встретить Муссолини в Бреннере (в качестве начальника церемониальной службы), остаться с ним, пока неделю спустя я не вернул его соотечественникам в Тарвизио в Каринтии на границе рейха. Из Бреннера мы поехали прямо в Восточную Пруссию, где встретились с Гитлером, потом провели следующий день в Брест-Литовске и вечером вернулись в Восточную Пруссию. Той же ночью специальным поездом мы отправились в южный штаб Гитлера, недалеко от Кракова, оттуда