которая высвободила бы ее из рамок исторической исключительности, открыв ее всему миру, и вместе с тем освободила бы ее от оков практических заповедей и превратила во внутреннюю веру, основанную на самосознании, признающем истинность идеи единобожия. Эта революция произошла, согласно Гегелю, с появлением Иисуса Христа. В двух отношениях христианство отличается от своих еврейских истоков: ему присущи универсальность — в отличие от племенной замкнутости евреев — и вера, основанная на субъективном сознании индивидуума — вместо повиновения системе внешних позитивных законов, характерной для Закона Моисеева с его шестьюстами тринадцатью формальными заповедями.

Этот поворотный пункт, когда иудаизм в образе своего порождения — христианства — превратился в мировую религию, диалектически явился, как утверждает Гегель, также концом исторического иудаизма. С того момента, когда израильский монотеизм, при посредстве христианства, стал религией, открытой для всех, исчез и смысл отдельного, обособленного существования израильской нации. Логикой существования народа Израилева было его обособление от языческого мира; отныне же, когда «вся земля исполнилась познания Божия», зачем ему существовать отдельно? Новый Завет, дополнивший и завершивший Ветхий Завет, делает излишним обособленное существование еврейского народа как носителя единобожия. Согласно Гегелю, победа еврейского монотеизма в образе христианства диалектически превращает исконного, исторического носителя единобожия — народ Израилев — в пустой сосуд, в ничего не содержащую оболочку с того момента, когда скрытое в ней семя проросло и превратилось в дерево с пышной кроной. Поскольку израильский народ исполнил свое назначение — провозглашение идеи монотеизма — и передал его всему миру, он не играет более исторической роли и должен сойти с подмостков истории точно так же, как сошли с них древние греки и римляне после того, как их вклад влился в широкое русло истории человечества.

В этом пункте Крохмал обнаруживает трудность, с которой столкнулся в свое время и Гегель, даже не пытаясь ее разрешить: если евреи должны уподобиться античным грекам и римлянам и исчезнуть, выполнив свою историческую задачу, то как быть с историческим фактом, который не может отбросить ни еврей, ни христианин? Ведь в отличие от античной Греции и Рима, которые исчезли после того, как внесли в историю свой вклад, народ Израилев не исчез из истории человечества после появления христианства. Наоборот, несмотря на разрушение его государства, сожжение Храма и изгнание с родной земли, еврейский народ продолжал существовать на протяжении тысячелетий в условиях, по всеобщему мнению, тяжелейших, самых неблагоприятных для продолжения существования какой бы то ни было исторической группы. У Гегеля нет ответа на вопрос, как можно объяснить факт столь длительного существования еврейского народа, факт исключительный в сравнении с тем, что постигло прочие исторические народы; а ведь именно мыслитель масштаба Гегеля должен был задать себе вопрос, в чем же тут дело.

Ибо тот, кто принимает гегельянский подход, утверждающий, что народы восходят, нисходят и исчезают по завершении своего вклада в историю, не может пренебречь тем, что один народ живет вне этой закономерности, как бы уклоняясь от нее или существуя по другим законам. Древние египтяне и ассирийцы, халдеи и персы, античные греки и римляне — все эти великие народы исчезли в час, когда их особый вклад влился в общую историю человечества; но народ Израилев продолжает существовать. Фанатичный христианин может с натяжкой объяснить продолжающееся бытие еврейского народа тем, что он заслужил свои муки как напоминание о грехе неприятия им благой вести Иисуса Христа. Но именно гегельянец, рассматривающий историю в процессе постоянных изменений, считающий, что все народы таят в себе корни своего падения и исчезновения именно в момент своей исторической победы (греки — с завоеванием Востока Александром Македонским, римляне — с распространением своей власти на весь известный тогда мир), — именно он не может остаться равнодушным к исключительной судьбе одного народа. Одно из двух: или принятая им модель объяснения истории неверна, или существует специфическое объяснение исторической исключительности еврейского народа. Ибо здесь налицо исключительность — история, отличная от истории других народов. Историк или историософ не в состоянии это отрицать.

Эту особенность истории народа Израиля и обсуждает Нахман Крохмал. В этом вопросе он опровергает гегельянцев, развивая, однако, свой ответ в рамках системы понятий, заимствованной у самой же гегельянской философии. Как и Гегель, Крохмал полагает, что особым вкладом израильского народа в мировую историю является монотеизм, или, по его выражению, «вера в Единство». Однако Крохмал развивает эту идею в оригинальной форме: в отличие от вклада в историю, сделанного прочими народами, вклада, который вносился каждым народом в своей области и, при всей своей важности, оставался частным, связанным с миром внешних проявлений (эстетика, искусство управления и т. п.), вклад евреев — монотеизм — касается непосредственно отношений с Абсолютным духом, пульс которого бьется в истории. По этой причине, утверждает Крохмал, вклад евреев связан не с преходящими, временными явлениями, а сам по себе составляет сущность, обладающую абсолютным содержанием, и поэтому неподвластен историческим процессам одряхления и гибели и превратностям времен. Еврейская вера («вера Торы») является особой ввиду «познания абсолютной истины, познания того, что обладает постоянством существования — Духовного». Таким образом, содержание иудейства — духовная идея — тождественно содержанию философии, и отсюда — вечность Израиля.

Концепция Крохмала такова: как и Гегель, он полагает, что любая религия представляет собой попытку контакта с Духовным, осуществляемого сначала грубыми и материальными средствами, а затем в более отчетливой понятийной форме:

«Знай, что всякая религия — это вера в Духовное, так что даже самая дурная (примитивная) религия дикарей, привычных к пустыне и степи, является страх не перед материальным, то есть частным телом, ограниченным и преходящим, а перед силой, его поддерживающей, то есть заключенным в нем Духовным, которое одно пребывает, существуя среди перемен телесного, всеохватывающе и безгранично…»

Таким образом, во всех народах имеется духовный элемент, но он еще пребывает в плену телесной оболочки, так что эти народы пока «пребывали в частных духовностях… и поэтому не успели постичь, что истина и постоянство не в том, что по сути своей является частным, привязанным ко времени и месту, так что в этом отношении оно преходяще и подвержено гибели, а в том, что является общим, что обладает истинным существованием в Абсолютном Духовном, представляющем собой лишь чисто умозрительное понятие. Поэтому его никак нельзя постичь ни воображением, ни фантазией, ни мыслью, ни разумом».

Только в еврейском монотеизме Духовное — обнаруживаемое, как было сказано, в творчестве любого народа, но пребывающее пока в плену частного, — было возведено в степень общего. Поскольку телесное, частное преходяще, то и народы-носители этих частных истин исчезли, в