Гитлер стукнул кулаком по столу, словно что-то припечатал. Глаза его горели лихорадочным блеском.

«Так вот зачем пригласил меня фюрер к себе, — пронеслось в голове Канариса, — значит, будет какое-то новое задание, новая сутолока.»

— Розенберг доложил, что во Львове камарилья Бандеры создает правительство самостийной Украины во главе с неким Стецько и хочет взять власть в свои руки. Вы знаете что-нибудь об этом?

— Мне все известно, мой фюрер, но я считал, что эта акция в мою компетенцию не входит и обо всем этом вас информирует Розенберг.

— Адмирал, мне известно: у вас имеются давние связи с верхушкой так называемого украинского националистического движения. Я вас вызвал для того, чтобы сказать: поезжайте завтра же во Львов и разберитесь в сложившейся обстановке. Запомните, никаких самодеятельных правительств нам не нужно. Украина должна быть под немецким протекторатом. В него войдут также Курск, Воронеж, Тамбов, Саратов с республикой немцев Поволжья. Я так решил — так и будет! Мы создадим твердое административное управление, которое возглавят примерно двадцать имперских комиссаров. Я сам подберу их. Сейчас я над этим работаю.

Гитлер вздернул голову, суматошно вышел из-за стола, давая понять Канарису, что аудиенция окончена. Протягивая на прощанье едва заметно дрожащую руку, задержал адмирала и добавил:

— Вместо того, чтобы делить портфели несуществующего правительства, из украинских националистов необходимо создать диверсионные группы для заброски в тыл большевиков. Пусть они будут нашей пятой колонной и внесут свою долю в дело победы над Советами. Как мне известно, попытки создать такие группы уже были. Проверьте все на месте и подготовьте их к боевым действиям. Поторопите, чем быстрее все будет организовано, тем лучше...

В свою берлинскую резиденцию — четырехэтажное серое здание на улице Тирпицуфер — Канарис вернулся к вечеру. В кабинете было душно. Он сбросил синий габардиновый мундир, распахнул шире окна — из сквера потянуло прохладой. На столе увидел маленькую чашечку какао, поставленную за минуту до его прихода внимательной фрау Ингой, исполняющей обязанности и секретарши, и официантки. За последнее время адмирал опять стал чувствовать боли в области сердца, и лечащий врач рекомендовал чаще быть на воздухе и не принимать жирной и мучной пищи. Вот почему чашечка какао с галетой заменяли ему ужин.

Он открыл дверь в соседнюю комнату — навстречу бросились две домашние собачки, маленькая слабость шефа разведки. Канарис кусочком рафинада поманил к себе черную красавицу таксу, лоснящуюся, как тюлень, и белую взъерошенную Микки.

— Соскучились, мои дорогие, — приласкал он собак, бросая в открытые пасти сахар, — сейчас мы с вами займемся делами...

Пройдя в свой кабинет, Канарис сигнальным звонком вызвал начальника второго отдела абвера полковника Эрвина Штольца, занимавшегося вопросами подрывной работы и шпионажа на Украине и непосредственно связанного с руководителями украинских националистов Андреем Мельником и Степаном Бандерой.

Крепко сбитый, среднего роста, затянутый в темно-синий мундир, полковник бесшумно появился на пороге. Адмирал сидел свободно на бархатном диване у окна. Он кивнул полковнику, приглашая присесть рядом. Шульц привык к таким неофициальным, почти дружеским приемам, зная, как хозяин умеет прятать за этим показным добродушием настоящий характер, скрывать тайны от своих подчиненных. На моложавом лице адмирала, в глазах со смешинкой никогда ничего невозможно было прочитать. Он умел выдавать себя за человека, расположенного к откровенной беседе, а подкупал тем, что нередко доверительно сообщал своим сотрудникам о якобы больших государственных тайнах, взяв с них слово о молчании. И те молчали, не зная, что все это не стоит выеденного яйца.

— Шульц, я только что вернулся от фюрера. Он очень недоволен возней с созданием во Львове «правительства самостийной Украины». Ему известно, что Бандера уже подписал «Декрет № 1» о назначении некоего Ярослава Стецько главой украинского правительства. Вместо того, чтобы заниматься диверсиями в тылу большевиков, бандеровцы начинают распределять министерские портфели, тщеславные людишки...

Канарис всю жизнь испытывал какое-то неосознанное презрение к людям всех рангов, при этом ни капельки не верил в человеческую порядочность, был твердо убежден: все люди лживы, порочны, продаются и покупаются.

Он встал с дивана, мягко прошелся по верблюжьему ковру и тихо заговорил:

— Гитлер приказал правительство ОУН ликвидировать. С этой целью я отправляюсь во Львов. Вам же надлежит задержать Бандеру в Берлине и временно не пускать его в захваченные вермахтом области Украины. Его появление там вызовет взрыв «патриотизма» среди самостийников, и они при случае будут вставлять нам палки в колеса. Если необходимо, найдите повод к его временной изоляции.

— Шеф, это не составляет особого труда: мы знаем, что большую часть денег, ассигнованных на диверсионную работу в тылу большевиков, Бандера перевел на свой счет в швейцарский банк. Называя себя «фюрером» украинских националистов, он поступает, как мелкий жулик. Вот эта операция с деньгами и дает нам повод для его ареста.

— Проведите эту акцию бесшумно. Во Львове я постараюсь встретиться с Андреем Мельником — этим вторым претендентом в «украинские фюреры». Надо, чтобы он немедленно направил диверсионные группы в тыл большевиков. Мне необходимо переговорить с митрополитом Шептицким — духовным пастырем украинских националистов, от его слова многое будет зависеть.

Рано утром «хитрый лис», как звали за глаза Канариса подчиненные, вылетел во Львов, переименованный гитлеровцами в Лемберг.

После приземления на военном аэродроме адмирала оглушил рев моторов. Со всех сторон поднимались и приземлялись самолеты, беспрестанно взметывая в небо тучи серой пыли. Зеленые бензозаправщики, натужно урча, метались от машины к машине. Солнце уже высоко поднялось, было жарко, от соснового бора тянуло разогретой смолой.

К самолету быстро подъехал темно-коричневый «Майбах», из которого навстречу Канарису вышел гауптман абвера Ганс Кох. Адмирал уже больше месяца не видел бывшего «профессора» Кенигсбергского университета по подготовке шпионов — специалистов для работы в Советской России и удивился, как тот заметно сдал за последние дни: изрядно поседел, лицо избороздили резкие морщины, глаза потускнели, не было в них того живого огонька, что проглядывался прежде, до войны. Не суетясь, с сохранившейся выправкой сотника «Украинской Галицкой армии», Кох подошел к адмиралу. После вскинутой в приветствии руки Канарис, не снимая белой замшевой перчатки, поздоровался с Кохом и, взяв его под локоть, отвел подальше от самолета. Остановились в тени старого дуба, у забора с колючей проволокой, отгораживающей аэродром со стороны леса.

— Разрешите доложить? — Кох внимательно смотрел на шефа.

— Доклад не нужен, — Канарис сделал предупредительный жест рукой. — О вашем выступлении в здании «Просвиты» на собрании оуновцев мне