В восемь он стоял за прилавком в белом колпаке и фартуке, двери магазина открылись, и к нему подошла старушка – первый покупатель.

– Мне два кило песку и бутылку масла, – она протянула чек и пустую пластиковую бутылку не первой свежести.

Ну сахар ладно. Свернул, как сумел, кулёк из плотной серой бумаги, насыпал туда большим совком, торчащим из мешка, этого самого сахару, положил на весы и впервые в жизни взглянул на них с другой стороны прилавка. Всего восемьсот тридцать грамм. Это что же, ещё два кулька вертеть? Нет уж. Досыпал в первый кулёк ровно до килограмма. Но теперь кулёк не заворачивался, и было непонятно, как в нём нести сахар. Старушка изумлённо наблюдала за его манипуляциями и, казалось, вот-вот начнёт возмущаться. Борьба со вторым кульком увенчалась неуверенной победой – он даже почти закрывался. За старушкой между тем выстроились ещё две такие же. Теперь они втроём с любопытством наблюдали за ним.

Надо признать, что в бытовых вопросах он был абсолютно девственен, как любой мальчишка, и свято верил, что творог добывают из вареников. Кульки, несмотря на свою ублюдочность, уверенно исчезли в объёмистой бабкиной авоське. Предстояла неравная борьба с растительным маслом, которое находилось в огромной бочке, весящей, на взгляд, не меньше центнера. И как из неё налить в литровую бутылку с микроскопическим горлышком, он решительно не представлял. Ромка повернулся к покупателям, коих набралось уже пяток, и покаянным голосом рассказал, что он сегодня первый день в этом новом для него статусе. Одна старушка, стоящая второй, сочувственно охнула и широко открыла рот, чтобы поведать всему магазину о переполнившем её чувстве.

– Тише, тише, – умоляюще затараторил он. – Просто подскажите, как это делается.

– А, сынок, да всё просто, – сразу подобрев, начала первая. – Вон помпочка, ею и накачаешь, – и точно, всё получилось.

До обеда у него постоянно имелась очередь, но никто не пожаловался и даже написали благодарность в книгу жалоб и предложений, что он очень внимательный и обходительный.

Во время обеда на небольшой кухоньке ему налили тарелку наваристого бульона, в котором плавала половинка луковицы и располагался огромный кусок мяса, занимавший большую часть объёма. Давно он не ел с таким аппетитом. Как будто две тренировки подряд отпахал. В конце, когда он догладывал мосол, оказавшийся эпицентром мясного ломтя, мясник, кряжистый мужик в возрасте, сказал о нём в третьем лице директрисе: «Похоже, сработаемся». Ромка понял, что прошёл некое испытание. Рабочий день закончился спокойно. Очередь становилась всё меньше и к концу дня исчезла вовсе.

Мясник ошибся. Они не сработались. Две недели он простоял в бакалее. Наловчился. Очередей практически не создавал. Заработал ещё две благодарности. Это и стало камнем преткновения, чтобы влиться в коллектив. Третья благодарность оказалась двусмысленной, как троянский конь. Очередная старушка, которая подписалась как постоянный покупатель магазина с сороковых годов, написала крамольную вещь, что такого правильного взвешивания она не помнит со сталинских времён. А масла в её бутылку два раза подряд юный продавец наливал под самое горлышко, а прежде наливали на два пальца меньше – за одни и те же деньги. Директриса, прочитав сей опус, нахмурилась и посмотрела на него как-то странно. Он ситуацию не просёк, но изменившуюся атмосферу почувствовал. Особенно красноречивым оказался факт отсутствия привычного мосла в супе и небольшого продуктового набора, который до этого он неизменно получал в конце двухдневной смены.

Вечером он имел разговор с Люсей, которая прочно обосновалась в его жизни.

– А что ты хочешь, дорогой? Откуда мясо в тарелке возьмётся и колбаска с сыром домой, если ты ничего не зарабатываешь? – огорошила его Людмила, будучи, на минуточку, секретарём комсомольской организации.

– Это как? – снова ничего не понял он.

– Да всё очень просто. У вас же магазин без материальной ответственности. То есть продавцы не несут материальной ответственности за отпущенный товар. Сколько ты отпустил товара и сколько за него заплатили в кассу, тебя не волнует. За всё отвечает директор. С одной стороны, это хорошо – недостачи быть не может. С другой – ты и сверху ничего заработать не можешь. Это сделано специально, как эксперимент, призванный искоренить обсчёт и обвес. На самом деле всё это ерунда. Возможность зарабатывать как была, так и остаётся, просто верхушка распределяется через директора. Ты на каждом покупателе легко, ничем не рискуя, можешь делать до девяти копеек. Больше не надо, потому что с десяти при контрольной закупке наступает уголовная ответственность. Двадцать грамм на килограмм сахара недосыпал, двадцать грамм масла недолил. Кто это заметит? А если и заметит – что, человек ошибиться не может? Чай, мы не роботы, а живые люди. Ну, поскандалит такой крохобор, в крайнем случае к директору сходит. Тот пообещает разобраться и наказать. На самом деле ничего не будет – директор первый в доле. В день у тебя минимум двести – двести пятьдесят человек, умножаем на восемь копеек – двадцать рублей в день, сорок в смену. Вот отсюда и берутся мясо в супе и колбаска в пакете. И это пока ты молодой. Поставишь себя, вольёшься в коллектив – будешь половину деньгами получать. Ну, или как договоришься. Причём у мясников совсем другие цифры, это тебе не бакалея, – комсомольский лидер выдала всё это на одном дыхании, как первоклашке объясняют правила поведения в школе.

– А ты как же? – ничего глупее он спросить не мог.

Но Людмила снисходительно и терпеливо – он ей даже больше нравился таким, наивным и простодушным, – объяснила:

– А что я? Я – как все. Своё имею. Даже больше, чем все. Я сама материально ответственная. И с директором не делюсь, зря, что ли, секретарём стала – пусть только сунется, быстро на комсомольское собрание вынесу. Так что я в порядке. А ты не заметил, что на ужин кушаешь? Сервелатик финский, балычок, мясо – только вырезка… Что правда, то правда. Баловала она его изрядно. Дома он таких деликатесов не видел. Даже не подозревал об их существовании. И на самом деле не задумывался, откуда что берётся. Люся прекрасно готовила. Продукты были первоклассные. Он ел и нахваливал.

Но как же? Она так просто говорит об этом. А ведь это, как ни крути, воровство. У Ромки даже уши запылали. Он, конечно, не с луны свалился и знал, что жизнь сложнее комсомольских собраний с их единогласными решениями. Но перед настоящим нравственным выбором оказался впервые. Мама в жизни чужой копейки не присвоила