За годы соловецкой пустынности Филипп отвык от городской толпы и московского многообразия. Теперь всё казалось ему здесь избыточным, а от избытка — упавшим в цене.

В галдеже отчётливо раздавался плач ребёнка. Закутанный в пуховый платок, перевязанный верёвкой карапуз отчаянно ревел, разевая рот, и какая-то сердобольная торговка за ручонку тащила его к своему лотку с калачами и баранками.

— Как же ты, маленький, потерялся-то? — квохтала она. — Сейчас я тебе сухарик сахарный дам… Ах ты, батюшки!.. Найдём мамку — ух, как мы ей всыплем, ротозейке!..

Филипп искоса глянул на Машу. Этой девочке уже не поможешь сладкой баранкой.

— Большой город, конечно… — пробормотал Филипп, подтыкая на Маше шубу. — Не бойся, Машенька, я тебя не брошу.

Маша не ответила.

Широкий мост через Москву-реку торговцы обступили по краям в два ряда. Лёд под мостом был засыпан мусором. Неподалёку от бревенчатых опор над прорубью-иорданью, покосившись, стояла шатровая сень. За ней, то и дело падая, поднимая друг друга, на кремлёвскую сторону брели два пьяных мужика. Сизо-багровые, рябые стены и башни Кремля цветом напоминали перемороженную говядину.

В правом ряду торговцев Филипп увидел продавца обуви. Люди и лошади двигались по мосту сплошным потоком. Филипп заворочался и выбрался из саней.

— Егорыч, давай вперёд, а я на том берегу догоню, — сказал Филипп вознице. — А ты, Машенька, подожди меня чуть-чуть.

Егорыч кивнул. Сани поехали дальше, а Филипп остался. Заваливаясь назад, Маша испуганно оглядывалась на Филиппа.

Рядом с Филиппом прямо на досках мостового настила сидела толстая старая цыганка, замотанная во множество одежд и цветастых юбок. Ражий воевода протягивал ей широкую, как лопата, ладонь.

— Погадаешь, ведьма?

Цыганка глянула на ладонь и сразу отвернулась.

— Ступай, воевода, — буркнула она. — Другая тебе погадает.

Филипп протискивался к примеченному торговцу. Он невзначай толкнул молодого боярина, который, улыбаясь, глазел на румяную девушку, что выбирала ленты. Продавец лент юлил вокруг девушки, приседал и ахал от восхищения.

— Покупай! — жарко убеждал он. — Сегодня ты обнову берёшь — а завтра саму замуж берут!

— Может, я и возьму, — охотно подтвердил молодой боярин. — Как тебя зовут, государыня?

Филипп давно не видел сразу столько женщин. На суровых Соловках он уже начал забывать, как важна людям эта сторона жизни.

Филипп добрался до своего купца, обвешанного гроздьями разных обуток, связанных за ушки. Купец с готовностью развернул грудь перед покупателем. Но Филипп рассматривал не мужские сапоги, а нарядные женские сапожки.

— Как считаешь, вот эти впору девчонке, ну, годов тринадцати? — неловко спросил продавца Филипп.

Продавец хмуро посмотрел на Филиппа.

— Как я без девки скажу? — строптиво ответил он.

— Не подойдёт она сюда, боится, — пояснил Филипп.

— Все боимся, да босыми не ходим, — отрезал продавец.

— Ладно, — вздохнул Филипп. — Давай эти… Велики окажутся — тряпочкой набить можно…

Вокруг Филиппа вдруг что-то изменилось: до этого мгновения на торгу каждый говорил о своём, а сейчас — словно бы все заговорили об одном и том же. Нарастало беспокойство.

— Чего там, люди добрые?..

— Государь призывает!..

— Кого бить собираются?..

— Деньги-то швыряют?..

— Ну, государь, нет ему покоя!..

Народ потихоньку потёк с моста на замоскворецкий берег.

Продавец решительно выдернул сапожок из рук Филиппа.

— Девкам обновы покупать — не дело для тебя! — сердито сказал он Филиппу. — С такими монахами нам спасенья не будет! Все вы там!..

Продавец не договорил, обхватил весь свой товар в охапку, оберегая, и торопливо пошагал прочь с моста. Люди бросали свои дела и тоже убегали.

Филипп растерянно оглядывался, ничего не понимая. Наконец он увидел странную толпу, что двигалась к мосту от Боровицкой башни, и услышал крики с завываниями.

По сходу улицы от Кремля к мосту ползла огромная толпа. Именно — ползла на карачках. Филипп разглядел спины множества людей. По краям толпы ехали конные опричники. В руках у них были мётлы: опричники с сёдел словно заметали встречных прохожих в ползущую кучу народа. Люди разбегались с пути опричников.

— На колени, холопы! — кричали опричники. — Все за государем!

Толпа то ли рыдала, то ли молилась, то ли каялась. Из её гущи доносились вопли отчаянья, стоны и всхлипы. Филипп никогда не видел такого. Но изумление постепенно превращалось в негодование.

Ничего из того, что ему встречалось, Филипп не пропускал без размышления. У него был хозяйский ум владыки большого монастыря. А на той Руси, в какую Филипп вернулся с полуночного океана, всё оказывалось не так, как надо, — нехорошо. Не по правде. И всегда виной тому были кромешники.

Во главе толпы два опричника — Вассиан и Васька Грязной — за углы тянули по дороге яркий и богатый ковёр. На нём на коленях стоял царь Иоанн. Он крестился и кланялся, падая лбом в ковёр.

— Митрополит!.. — кричал Иоанн, — Не покидай раба своего смятеннаго!..

Перед ковром с плетью в руках шагал Алексей Басманов.

— Близок Страшный суд, кто за меня заступится! — взывал Иоанн.

Упрямо наклонив голову, Филипп ждал царя посреди опустевшего моста — один.

— Вернись, батюшка! — не умолкал Иоанн. — Всем миром пред тобой колена преклоняем!

Басманов приблизился к Филиппу.

— Ты почему всегда на пути стоишь, отче? — спокойно спросил он. — Другой дороги нет? Сойди.

Филипп уже очень давно не видел царя Иоанна. Ваня, друг детства, исхудал, обрюзг, оплешивел. Не таким должен быть царь. Он должен быть дородным, важным, ласковым.

Не так царь должен являться народу. Не на коленях. Царь должен выезжать на коне весь в золоте, улыбаться и раздавать милостыню.

И совсем не так должен встречать царя народ. Не должен он разбегаться кто куда. Народ должен ломиться к царю, кланяться ему, шапки кидать от радости.

Не заметив Басманова, Филипп решительно шагнул к царю и обрушился коленями на ковёр рядом с Иоанном. Вассиан и Грязной в рывке потеряли углы ковра, придавленного тяжестью Филиппа, и покатились с ног. Филипп обхватил Иоанна за плечи, не давая упасть в новом поклоне.

— Государь, что с тобой? — гневно спросил Филипп, встряхивая царя. — Нельзя так!

Залитый слезами Иоанн непонимающе смотрел на Филиппа.

Ковёр застрял посреди моста, и толпа, обтекая его, поползла дальше. Растрёпанные, рыдающие, полубезумные люди не могли опомниться. А Филиппу это стадо человеческих спин напомнило магометанский молебен.

— Федя!.. — узнал Иоанн. — Филипа!.. Приехал, родной!.. — Иоанн так увлёкся покаянием, что не мог сразу вынырнуть из игры, — Молись со мною!.. В ноженьки митрополиту упадём!..

Иоанн ослаб, собираясь снова рухнуть, и Филипп сжал его крепче.

— Образумься, Ваня! — сурово и внушительно сказал он. — Митра не шапка — снял,