Шрифт:
Закладка:
— Признает! — Стогов тоже встал и виновато посмотрел на Руднева. — В общем прошел я мимо него. Задел плечом. Вроде случайно. Он как увидел меня, так глазами заюлил. Признал, значит. С тем и разошлись, он — в свою контору, я — сюда.
— Вот это зря, — заметил с порога Макеев. — Я тебя не учил преждевременно открываться (входя, он слышал последние слова сержанта и догадался, в чем дело).
— Никуда он не денется. Я там кое-кого неподалеку оставил.
— Это другое дело, — Макеев взглянул на Руднева. — С хорошей новостью, товарищ майор! Теперь очная ставка его с Зуриным — и все. Или нет?
— Хорошо бы, если все, — вздохнул Руднев. — Сейчас посмотрим, что за птица этот Гусев.
* * *
На работу Гусев опоздал. Он чувствовал себя совершенно разбитым. «Может, обознался, — мучительно раздумывал он, машинально доставая из ящика стола бумаги. — Ведь не первый раз мне этот милиционер чудится. Черт меня дернул в эту машину лезть...»
Вскоре Гусева позвали к директору.
«Вот оно», — подумал он и на ватных ногах вышел из комнаты. Предчувствие не обмануло его. В кабинете директора сидел хмурый усатый милиционер. Он сурово взглянул на вошедшего.
— Вас вызывают в милицию, — сказал директор. — Сейчас.
— Зачем? — независимо спросил Гусев и почувствовал, как по спине поползли мурашки.
— Там узнаете, — пояснил милиционер. — Вот повестка. К следователю Рудневу. Прошу.
«Значит, не обознался, — с тоской подумал Гусев, подходя к зданию горотдела. — Тот был милиционер. Откуда он только взялся? Дьявол...»
Он шел как в тумане. Не помнил, как очутился в кабинете Руднева, сел на стул, машинально отвечал на первые общие вопросы. Страх заволакивал сознание.
— Подпишитесь. В соответствии со статьями 181 и 182 Уголовного кодекса РСФСР вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.
Гусев потянулся к столу, приподнявшись над стулом, взял ручку. «Если продашь, из-под земли достану, — снова услышал он хриплый голос Зурина, дрожащей рукой выводя фамилию. — Смотри, сволочь...»
— Догадываетесь, зачем вызваны?
Руднев внимательно смотрел на обвислые, как у мопса, щеки Гусева, на посеревшее от напряжения лицо. На розовой лысине дрожал солнечный зайчик.
— Нет...
Положив ручку, Гусев опустился на стул. Солнечный зайчик спрыгнул с головы на пол.
— Вам знакома фамилия Зурин?
— Нет.
— А что вы делали в воскресенье?
— Был за городом. Весь день.
— Понятно... — Руднев вспомнил разговор с Макеевым и усмехнулся: «Какая уж тут очная ставка, если он его не знает? И все воскресенье был за городом?». — И сержанта не узнали? — с иронией спросил Руднев.
— Нет.
Гусев не понимал иронии. Логика его позиции диктовала ему нелепые ответы, выдававшие его с головой. Но это его не беспокоило: он знал, что ему не верят. Знал, что раз его нашли и он очутился здесь, то у следователя есть и другие, помимо показаний сержанта, доказательства пребывания его в машине Зурина. Но сам он ничего не скажет. Он будет все отрицать. Вопреки логике и смыслу. Потому что ему страшен не уголовный кодекс, а Зурин, его дружки, которым ничего не стоит ради любопытства воткнуть ему «перо» в спину.
Руднев вздохнул, закурил. Все ясно. Дальше можно не продолжать. Начинался «диалог со стенкой» — так Руднев называл допрос, когда свидетель все механически отрицал или замыкался в себе. Чтобы двинуться дальше, нужно обязательно установить причину такого поведения и устранить помехи. То есть переключиться на родственников, друзей, знакомых, воздействуя уже через них. А это время...
— Глупо ведете себя, Гусев, — покачал он головой, — очень глупо. Для начала придется вызвать мать. Может, она знает Зурина.
Сказав это, Руднев и не подозревал, что нечаянно угодил в самую точку.
Гусев побледнел. Да, мать видела в тот день их втроем: его, Зурина и Веронику. Она не будет скрывать, она скажет все. И тогда ему конец. Все равно конец.
— Я, действительно, знаю Зурина, — глухо произнес он. — Немного.
— Давно бы так, — заметил Руднев.
— Но я ничего не помню. Я был сильно пьян. Я не помню, как очутился дома.
— Это беспредметный разговор, — Руднев интуитивно почувствовал, что нащупал вдруг слабое место Гусева. — Ну что же, тогда спросим мать и выясним, насколько вы были пьяны. И все остальное.
— Не надо, — попросил Гусев. — Она очень больна. Я расскажу. Только без протокола. Можно? Мать не переживет, если со мной что-нибудь случится. Вы не знаете Зурина. Я боюсь его...
Руднев помолчал, неопределенно пожал плечами.
— Я ничего не могу обещать вам заранее. Возможно, мы и учтем ваше заявление. Не в ущерб интересам следствия, разумеется.
Гусев благодарно закивал. Перед ним снова забрезжила хоть какая-то надежда.
— Так ваша мать знает Зурина? — Руднев хотел проверить свою догадку о причине неожиданного поворота в поведении Гусева.
— Да.
— Он что, переодевался у вас?
— Нет. Просто она видела его утром.
— Ау кого он переоделся?
— У Куркиной.
Руднев разложил перед Гусевым пачку фотографий, изъятых при обыске у Зурина.
— Здесь ее нет?
— Вот она, — Гусев показал на фото блондинки в пляжном костюме.
— Как ее зовут, адрес, где работает?
— Вероника. Отчества не знаю. Живет на Строительной, дом 7. Работает в парикмахерской на Гоголевской.
— Кто-нибудь еще видел вас у Куркиной?
— Утром, когда мы приехали на машине, видела соседка. Ее дом рядом. А потом, когда Зурин переоделся, никто не видел.
Руднев позвонил Макееву и сообщил только что полученные данные.
— Понятно, выезжаю.
Руднев положил трубку и посмотрел на Гусева.
— Так как это произошло? Расскажите по порядку.
Гусев сосредоточенно наморщил лоб.
— Я зашел к нему утром, часов в десять. Мы немного посидели, выпили. Потом сели в машину и поехали в клуб швейников, купили билеты в кино. Зурин позвонил своей бывшей жене, позвал ее. Она отказалась. И тут мы встретили Веронику. Денег уже не было. Зашли ко мне. Я взял деньги у матери. Мы купили водки и поехали к Веронике. Выпили. Зурину показалось мало.
