мне определенным сдвигом по направлению к выходу из изоляции рейха, наметившейся ранее в апреле на встрече в Стрезе и в мае с заключением франко-советского пакта. В переговорах в Берлине и Кракове я увидел, наконец, явный признак того, что Англия и Франция хотели бы избежать окончательного разрыва с Германией, желая вывести ее из изоляции, вернув рейх в сообщество наций. Геринг, с которым у меня состоялась продолжительная беседа об общем положении по пути в Берлин, разделял это мнение. В отличие от Гитлера он прислушивался к предположениям и аргументам. Он подробно расспрашивал меня о моих прежних впечатлениях о Лавале. Спрашивал об отношениях между Брианом и Штреземаном и внимательно слушал, когда я доказывал, что Штреземан поставил дипломатический рекорд, освободив Рейнскую область от иностранных войск, не имея своей собственной армии. «Если так посмотреть на это, – задумчиво добавил он, – в ваших словах есть доля правды». Но он пренебрежительно относился к нашему министерству иностранных дел и его штату. «Утро они проводят за заточкой карандашей, а послеобеденное время за чаепитиями», – съязвил он.

Сразу же по возвращении в Берлин я получил следующее задание. Хотя 17 апреля Совет Лиги Наций официально осудил Германию, месяц спустя англичане прислали приглашение нарушителю договора по военно-морскому флоту. Риббентроп был назначен «чрезвычайным послом», и Гитлер поручил ему вести эти переговоры. Я должен был ехать с ним в качестве переводчика. Мы прилетели в Лондон в начале июня специальным самолетом. Это был первый из многих перелетов, которые пришлось совершить в европейские столицы на том трехмоторном «юнкерсе». В последующие годы я так часто курсировал между Лондоном и Берлином, что мог бы пролететь на самолете до Лондона без карты.

Ульрих Фридрих Вилли Иоахим фон Риббентроп (30 апреля 1893, Везель – 16 октября 1946, Нюрнберг) – министр иностранных дел Германии (1938—1945), советник Адольфа Гитлера по внешней политике

Переговоры начались в министерстве иностранных дел. Присутствовал Саймон, и Риббентроп скоро выложил свои карты на стол. Германии было нужно право иметь флот, равный 35% мощи британского военно-морского флота. С несколько преувеличенной демонстрацией всесилия он заявил: «Если британское правительство не примет немедленно это условие, не стоит и продолжать эти переговоры. Мы настаиваем на немедленном решении». Если бы этому принципу последовали, то можно было бы легко уладить все технические подробности относительно программы строительства кораблей и классов судов.

Должен признаться, такую тактику я не считал разумной. Было очевидно, ввиду того факта, что рейх уже официально осудили за нарушения Версальского договора, что англичане не могли внезапно переменить свою позицию и официально одобрить нарушения условий этого же договора относительно военно-морского флота. В то время я еще не очень хорошо знал Риббентропа и удивлялся, почему с самого начала он так недипломатично выдвинул самый трудный вопрос, рискуя сорвать едва начавшиеся переговоры. Был ли это недостаток опыта международных конференций? Была ли это типичная попытка национал-социалиста любой ценой нарушать условности? Или же он слепо следовал инструкциям, не пользуясь собственным воображением? Потом я понял, что его поведение было поведением терьера из рекламных объявлений о граммофонах «Голос его хозяина». Так же как терьер завороженно слушает голос, доносящийся из граммофонной трубы, так и Риббентроп впитывал слова Гитлера, а потом повторял их. В этом отношении – и в Германии, и за границей – он производил впечатление глупого человека – впечатление, которое усиливалось его наглостью, тщеславием и крайней подозрительностью. Должен сказать, что на бесчисленных переговорах, на которых я переводил ему, он никогда не испытывал недостатка контраргументов. Он мог достаточно четко формулировать свои мысли, и в голове у него надежно хранились соответствующие факты и подробности, но мне никогда не приходило на ум считать его государственным деятелем или министром иностранных дел. Во время заседаний Нюрнбергского международного трибунала он называл себя политическим секретарем Гитлера по международным делам, что, я думаю, вполне соответствовало его положению. Он находился в крайней зависимости от Гитлера. Если Гитлер был им недоволен, он заболевал и укладывался в постель, как истеричная женщина. Он в самом деле был не чем иным, как голосом своего хозяина, и, следовательно, многим из нас казался опасным дураком.

Во время этого визита мое мнение, что Риббентроп сделал ошибку, использовав свою тактику «слона в посудной лавке», казалось, подтвердила реакция Саймона. В то время как я переводил слова Риббентропа, Саймон вспыхнул от гнева. Он ответил с некоторой горячностью: «Обычно такие заявления не делают в самом начале переговоров». И резко сделал вывод, сказав: «Я могу, разумеется, не делать никакого заявления по этому вопросу». Затем, холодно поклонившись, он покинул заседание. Я уже подумывал, какой будет погода во время нашего полета обратно в Берлин. Я чувствовал полную уверенность, по своему предыдущему опыту, что даже если переговоры не прекратятся полностью, конференцию отложат на долгое время. Но я ошибался.

Один-два дня от англичан ничего не было слышно, а потом назначили очередное заседание, но не в министерстве иностранных дел, а в Адмиралтействе. Беседа состоялась в историческом Зале заседаний, где, как нам сказали, принимались многие важные решения о британском военно-морском флоте. Это была большая комната с панелями, в центре которой стоял длинный стол с красными кожаными стульями по обе стороны. Мое место переводчика находилось во главе стола, этот стул, который обычно занимал первый лорд Адмиралтейства, был особенно удобным. Если верно, что одежда определяет положение человека, то можно также сказать, что расположение стула определяет положение переводчика. В ходе переговоров по военно-морскому флоту я занимал доминирующее положение между двумя сторонами и благодаря выгодному пункту наблюдения ни разу не терял нить разговора даже в самых трудных технических вопросах, касавшихся типов судов, водоизмещения и так далее.

Слева от меня сидела немецкая делегация, возглавляемая Риббентропом и адмиралом Шустером; справа были сэр Роберт Крэджи, заместитель министра в министерстве иностранных дел, адмирал Литтл и капитан Данквертс. На стене позади британской делегации находился указатель направления ветра, соединенный с флюгером на крыше. «Когда британский военно-морской флот еще состоял из парусных судов, – объяснил нам адмирал Литтл, – направление ветра имело решающее значение для оперативных решений, принимавшихся в этой комнате». Показывая на особую отметку на указателе направления ветра, он со смехом добавил: «Когда ветер дул из этого сектора, французский флот не мог выйти из Бреста – и Ла-Манш был в нашем распоряжении». Времена парусного флота давно прошли, но в этом почитаемом зале указатель ветра все еще перемещался, подчиняясь переменчивым ветрам. Другой достопримечательностью была отметка