уже два месяца спустя в Сибирский революционный комитет поступило заявление от Омского еврейского общинного совета (ваада) с протестом против изъятия у него общежития для инвалидов, дома дешевых квартир, больницы и училища. При этом авторы документа не скрывали главную цель своего обращения – «поставить перед советской властью в Сибири вопрос о еврейском равноправии»[30]. Разумеется, страстное выступление деятелей ваада не возымело никакого действия – большевики имели собственные представления о формах реализации этнического равенства. А еще через месяц постановлением Сибревкома все еврейские общинные советы региона были закрыты. Их имущество переходило «в ведение еврейских секций подотдела национальных меньшинств губернских или городских отделов народного образования», а имущество и предметы, относившиеся к религиозному культу, передавались «соединениям [объединениям] верующих на основании декрета об отделении церкви от государства»[31].

Таким образом, к весне 1920 года все еврейские социальные и культурно-образовательные учреждения Омска перешли под управление соответствующих отделов городской администрации, а две существовавшие издавна иудейские религиозные общины оказались зажаты в тиски нового ограничительного законодательства, постоянно ужесточавшегося в последующее десятилетие. Согласно этому законодательству, религиозные общества любых конфессий не обладали правами юридического лица и не могли владеть собственностью – культовые здания и утварь лишь передавались им в пользование. Общества обязаны были действовать в рамках типовых уставов, утверждавшихся местными властями, и регулярно предоставлять тем же властям сведения обо всех своих членах.

На рубеже XIX–XX веков в Омске действовали две синагоги, за которыми закрепились названия Старая (на углу Лагерной, бывшей Семинарской, и Почтовой улиц) и Новая (на углу Лагерной и Будочной). Синагоги, в официальной документации именовавшиеся также молитвенными домами, находились в непосредственной близости друг от друга. В остальных районах города потребности в них не было, поскольку с момента своего появления на берегах Иртыша и Оми евреи селились преимущественно в пределах так называемого Новослободского форштадта. Тенденция к компактному проживанию длительное время сохранялась и после революции.

30 ноября 1921 года прихожане Нового еврейского молитвенного дома обратились в Омгубюст (губернский отдел юстиции) с просьбой о передаче им в пользование здания синагоги, в январе 1922-го с аналогичной просьбой выступили прихожане Старого молитвенного дома. Полгода спустя, в августе, уставы обоих религиозных обществ были зарегистрированы[32].

Благодаря сохранившимся архивным документам известен официальный состав общин на протяжении почти всего довоенного периода. В момент регистрации список членов религиозного общества Старого молитвенного дома содержал имена 71 человека (включая 14 женщин), Нового молитвенного дома – 59 человек (включая 12 женщин). Первые годы списки постоянно пополнялись. В повестке каждого собрания, направлявшейся на согласование в исполком, всегда значился пункт «прием новых членов». К 1927 году прихожанами синагог числились 102 и 87 человек соответственно[33]. Сведения об их возрасте отсутствуют, но по косвенным данным можно заключить, что речь шла далеко не только о людях пожилого возраста. Например, в одном из обществ состоял студент-медик.

В списках учредителей обоих религиозных обществ подавляюще преобладали торговцы, но значились в них также один раввин, один меламед и три шойхета (в Сибири эта профессия обозначалась термином «еврейский резака»). Должность раввина Нового молитвенного дома занимал тогда Яков Аронович Якобсон, уроженец местечка Глубокое Виленской губернии[34]. А запись «еврейский домашний учитель» в графу «социальное положение» занес Лейзер Лейфер, представитель семьи омских старожилов, потомков ссыльных[35]. Кроме него в городе работали и другие меламеды. Так, в делах губернского отдела народного образования упоминаются учителя Давид-Лейба Вестерман и Герш Ледерман, которые, как явствует из документов, преподавали в «конфессиональных школах» (эвфемизм для хедера)[36]. Первый из них, выходец из Могилевской губернии, ради получения пенсии честно сообщил омским чиновникам: «Сим подписываюсь, что все время пребывания в Омске, а именно с 1918 г., занимался еврейскими уроками на еврейском языке»[37]. О втором, урожденном омиче, известно, что он отучился в ешиве где-то в западных губерниях, затем был призван в царскую армию, а в родной город возвратился после тяжелого ранения на фронте Первой мировой[38].

В целом необходимо отметить: благодаря притоку беженцев и выселенцев в Омске появилось немало людей, получивших традиционное образование в черте оседлости, что обеспечило еврейскую религиозную общину квалифицированными кадрами как минимум до конца 1940-х. Список ее членов, составленный в 1937 году, когда в городе оставалась лишь одна действующая синагога, содержит графу «Откуда и когда прибыл». Записи в этой графе свидетельствуют: на тот момент из 72 «официальных» прихожан лишь 29 являлись коренными жителями Омска, еще 21 человек переселился из других «внутренних» (то есть до революции располагавшихся вне черты оседлости) городов России – Тобольска, Томска, Тюмени, Татарска, Каинска, Тары, Барабинска, Свердловска, Самары и Вологды. Остальные 22 человека приехали из бывшей «черты»[39].

С начала 1930-х списочная численность общины постепенно снижалась. Отчасти это было связано с уходом из жизни представителей старшего поколения, отчасти – с очередным ужесточением антирелигиозной политики, в частности с принятием в 1929 году законов, утвердивших наряду со свободой вероисповедания и свободу атеистической пропаганды. Отныне открытая декларация религиозной принадлежности означала выражение нелояльности советским ценностям. Между тем еврейское население Омска непрерывно росло: в 1920-м – 3408 человек или 2,3 % от общего числа жителей, в 1926-м – 4089 или 2,5 %, в 1939-м – 4587 или 1,6 %. Несомненно, на праздничные богослужения собиралось куда больше евреев, чем числилось в списках, которые подавались общиной в контролирующие органы, но основная масса евреев города синагоги явно не посещала.

Последовавшая вслед за новым антирелигиозным законодательством волна повсеместных изъятий культовых зданий захлестнула и Западную Сибирь. «По просьбам трудящихся» одна за другой закрылись синагоги в Барабинске, Томске (одна из трех), Тюмени, Ново-Николаевске, Тобольске[40]. Омским синагогам в ту волну удалось уцелеть. Согласно протоколу общего собрания общин обоих молитвенных домов от 6 марта 1930-го, вопрос о передаче одного из зданий обсуждался, но результаты голосования продемонстрировали категорическое нежелание верующих сдаваться (из 125 присутствующих 123 высказались против передачи, один – за, еще один воздержался)[41].

Тот же вопрос вновь встал на собрании общин и два года спустя, причем на сей раз голосов «за» прозвучало несколько больше[42]. Вероятно, это стало проявлением внутриобщинных трений, которые явились неизбежным следствием происходивших процессов: старения прежних лидеров, упадка интереса к религии со стороны молодежи, падения денежных сборов и, скорее всего, разлагающей работы внутри общин, проводимой – с целью ослабить их влияние – советскими властями[43].

Осенью 1935 года, в рамках новой волны изъятий культовых сооружений, Омский облисполком постановил отобрать у верующих Старую синагогу. Причина такого решения