class="p1">— Значит со вторым пунктом повестки дня — «Борьба с внешним видом» — разобрались. Короче, чтобы никаких техасских штанов системы джинсы я больше не видел. Советский… в смысле, российский милиционер — государственный служащий. А это накладывает… Понимаете, что это значит?

Ответом было гробовое молчание. Не дождавшись реакции с мест, генерал ответил сам:

— Мы служим нашей родине, поэтому не имеем права носить национальную одежду наиболее предполагаемого противника. Поэтому внешний вид все должны иметь аккуратный и подтянутый: костюм-тройка, можно недорогой, галстук, лучше темный, рубашку, лучше светлых тонов. Я тоже люблю красиво одеться, но на работу всегда одеваюсь прилично.

И генерал автоматически смахнул невидимую пушинку с рукава пиджака своего скромного итальянского костюма стоимостью полторы тысячи евро.

В это время открылась дверь. На пороге показался лучший оперативник управления — вечный капитан Крюков. Генерал при виде сыщика сильно оживился.

— А вы, Крюков, опять проспали? Или застряли в лифте? Придется вас записать в злобные опозданцы… В злостные опоздуны, — поправился он.

— Това-а-арищ генерал, мы же по ва-а-ашему приказу в засаде всю ночь проторчали, — зевнул в ответ опер. — А я, между прочим, предупреждал — дохлый номер эта засада. Даром время потратим и народные деньги пропьем… В смысле проедим. Так и вышло.

Генерал нахмурился.

— Я не спрашиваю, откуда вы пришли. Я спрашиваю — где вы были? Если хотите снова что-то сказать, то лучше помолчите. И не надейтесь, что я нормальный, я могу быть и беспощадным! Ладно, садитесь. И побрейтесь, а то смотреть тошно!

Крюков направился на свободное место, но генерал усмотрел еще ряд недостатков в экипировке подчиненного. В частности — майку под расстегнутым воротом джинсовой рубашки и кроссовки «Пума».

— Застегните воротничок, чтобы постельное белье на шее не торчало. И снимите вы, Крюков, эти кеды фабрики «Рита». Если не во что обуться, разрешаю ношение форменных ботинок. Кстати, и брюки можно носить форменные, предварительно выпоров красный кант. Как условно гражданскую форму одежды.

— А фуражку? — спросил Крюков.

— Что фуражку? — не понял генерал.

— Если кепки нет, милицейскую фуражку можно носить? Козырьком назад, как условно гражданский головной убор. А кокарду пластырем заклеить.

Генерал подумал и резко качнул головой.

— Нет, Крюков. Вы не дождетесь, чтобы я опустился до вашего низменного уровня. И вообще, всех касается. Вы не в театре, потрудитесь сесть по стойке смирно! А то спят тут, понимаешь, как гремучие гадюки на солнце! Переходим к главному вопросу. В нашем городе проходят месячные по борьбе с фашизмом. И вот что я хочу довести до вашего сознания…

Подобные перлы, вроде «месячных», генерал выдавал нередко. Генерал встал из-за стола и подошел к узкой трибуне, украшенной двуглавым орлом. В руках он держал внушительную стопку бумаги. Поверхность трибуны имела небольшой уклон, чтобы бумаги не соскальзывали на пол нижний край наклонной плоскости был ограничен рейкой. Но толщина генеральского доклада значительно превышала ее высоту. Листки мелованной бумаги поехали вниз и посыпались на пол, шурша, как листья в октябре.

Генерал с кряхтением согнулся и полез под трибуну их собирать.

— Вашу мать, — тихо, но внятно произнес он себе под нос. — Просил же на пять минут докладик набросать. Так нет, нахерачили «Войну и мир»…

Выбравшись на свет, Альпенгольд гранитной глыбой навис над трибуной. Он покрутил перед собой собранный урожай. Страницы доклада безнадежно перепутались. Он порылся в них и выбрал, наконец, самое ценное.

— Вот что пишут жители Москвы, на страже которых мы, так сказать, стоим, — многообещающе сообщил он и принялся читать вслух, громко и с выражением: — «Уважаемый начальник милиции уголовного розыска! И когда же это, наконец, прекратится? Наши отцы и деды боролись с фашизмом не за тем, чтобы сегодня эти выродки поганили нашу столицу! Мы живем возле Кутузовского парка. И с некоторых пор сюда повадились ходить бритоголовые фашисты. Поглядели бы вы на это отребье! Лысые головы, грубые ботинки, лица, как у идиотов. О чем говорят — не разберешь. Как гуси гогочут. Дебилы какие-то. Они собираются небольшими группками. Есть среди них и девушки, на вид такие же дебильные, как и пацаны. А после них бутылки остаются из-под пива и бумажки от конфет. Мы боимся выпускать в парк детей. Примите меры, иначе мы не пойдем на выборы».

Генерал обвел зал строгим взглядом.

— Внизу двести пятьдесят подписей! — сурово сообщил он и добавил со вздохом. — Да, плохо мы с вами работаем, товарищи! Надо работать лучше! А вот еще одна жертва бритоголовых — Жасмин Султанова. Ее изнасиловали и чуть не задушили. Опять наша с вами недоработка!

— В следующий раз доработаем, обязательно задушим! — заверил с места начальника Крюков.

Генералу такая готовность почему-то не понравилась. Он обиженно заметил.

— Знаете, Крюков, я иногда замечаю на вашем липе осмысленный взгляд, что в целом для вас нехарактерно. Так что вы там думаете серыми шариками своего ума? Почему наши отцы и деды воевали с фашизмом, а мы, то есть вы, опустили руки?

Крюков встал и задумался. Вопрос был непростой. И ответ напрашивался не легче.

— Насчет фашизма ничего сказать не могу, — признался опер. — С немцами мой дед действительно воевал. И медаль получил — «За победу над Германией». А вот за фашизм у него никаких медалей не было.

Речь сыщика залу понравилась, и аудитория отреагировала бурными аплодисментами. Но генерал снова выразил неудовольствие. Ну, никак ему не угодишь!

— Нет, не с того конца вы жизнь начинаете! Вы, Крюков, ведете себя как какой-нибудь питекантроп или как этот… антрополог. Стыдитесь! Сейчас вот матом ругаетесь, а потом в тот же самый рот хлеб будете класть. Это нехорошо. Кстати, в субботу в нашем ведомственном клубе будет познавательная дискуссия о происхождении матерной ругани. Выступать будет профессор Святополк Жидоморов. Малокультурным советую сходить, а вам, Крюков, особенно.

Крюков согласился и до конца затянувшейся пятиминутки больше в прения с начальством не вступал. Выйдя из ленинской комнаты, он первым делом направился к дежурному.

Дежурный по управлению майор Попович когда-то считался крутым опером, но однажды променял полную романтики и опасностей должность оперуполномоченного на спокойное местечко в дежурке. Теперь он если и рисковал, то разве что обжечься горячим чаем. Попович был занят двумя делами сразу — пил чай и шастал по Интернету. Он с раздражением оторвался от экрана монитора, но, узнав Крюкова, оживился и заговорил с неистребимым белорусским акцентом:

— Ты только пасматры, что в мире дзелается! В Амерыке помер всемирно известный миллионер. Наследников найти не могуть. Падазрывають, что остались в России. И фамилия самая что ни на есть белорусская