Наконец, фургон остановился, заключенных стали выгружать из кузова. Спрыгнув на снег, Любомудров упал и тут же услышал крик конвойного:

— Вставай!

Поднялся и получил сильный удар прикладом в спину.

— Давай! Пошел!

Он побрел, подгоняемый конвоиром, по направлению к длинному деревянному бараку. Туда же двигались остальные. Ночь была светлая и звездная, воздух морозный и свежий.

Беспорядочная толпа прибывших на четырех фургонах из Таганской тюрьмы ввалилась внутрь барака. Там уже толпились заключенные, которых, видимо, доставили из других тюрем.

Войдя в барак и протиснувшись вперед, Любомудров огляделся. Арестантов было много. В основном мужчины, разного возраста — от стариков до казавшихся почти еще детьми. Лица у большинства изможденные, глаза испуганные. Все одеты в арестантские бушлаты или выцветшие от времени пальто. У некоторых на головах шапки. Были и женщины.

Присмотревшись, Любомудров стал замечать людей, по внешнему виду напоминавших священников. От остальных их отличала не только борода. У многих заключенных за время долгого пребывания в тюрьме отросла борода или густая щетина. Но у «духовных» было еще что-то, что позволяло им почти безошибочно распознавать друг друга. Потихоньку они стали группироваться возле одной из стен барака.

Никто, казалось бы, не интересовался тем, что происходило впереди. А там в ряд стояли столы, на которых лежали стопки личных дел осужденных. За каждым столом сидел сотрудник НКВД в форме. Время от времени он громко выкрикивал фамилию. Осужденный подходил, стоял несколько минут, с ним о чем-то разговаривали. Потом конвойный выводил его из барака в боковую дверь.

Священнослужители тихо представлялись друг другу, некоторые рассказывали свои истории:

— Игумен Варлаам, служил в Чудовом монастыре, потом в разных храмах московских. Три года в ссылке в Казахстане. В последнее время служил в Московской области.

— За что вас?

— Проходил мимо школы. Ко мне подбежал ученик, спросил, откуда происходит человек. Им учитель говорил, что от обезьяны. Я сказал: от Бога. За это и арестовали.

— Иеромонах Гавриил, из Белоруссии. Два года провел на Афоне, три года в ссылке. В последнее время в Москве. Обвинили в фашистской агитации.

— Протоиерей Арсений Троицкий, служил в Подмосковье.

— Игумен Петр, тоже из Подмосковья.

— Священник Владимир Морозов из Воронежа.

Обвинения против всех были похожие: антисоветская агитация, религиозная пропаганда, участие в группе контрреволюционного духовенства, распространение провокационных слухов о гонениях на Церковь.

Отец Константин тоже представился.

— Братья, нас всех сегодня расстреляют, — сказал епископ Никита. — Предлагаю исповедоваться перед смертью, кто не успел. Умрем без причастия, так хоть не без исповеди.

Они разбились на пары, но все-таки оставались рядом.

Один из примкнувших к группе был старообрядческий священник с окладистой бородой. Он заговорил с отцом Константином, представился Пчелиным Еразмом Ивановичем.

— А что, правда расстреляют? — спросил он.

— Думаю, правда, — ответил Любомудров.

— Господи Исусе, помилуй нас, — сказал старообрядец и широко перекрестился двумя перстами.

Это не осталось незамеченным. Один из охранников закричал:

— Что там за сходка?! А ну, разойдись, поповское отродье! Устроили здесь молебен!

Охранник начал избивать священнослужителей прикладом. Отца Константина ударил в висок с такой силой, что тот упал.

Ему помогла подняться молодая женщина с правильными чертами лица и коротко остриженными волосами.

— У вас кровь. Вот, возьмите, приложите.

Она подала ему платок.

— Спасибо, — сказал он. — Сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— За что вас сюда?

— Немка, — коротко ответила она.

Впереди продолжали выкрикивать фамилии. Людей в бараке становилось меньше. А снаружи все время раздавались выстрелы, иногда по несколько подряд.

— Любомудров, — выкрикнули впереди.

Он подошел к столу, стоявшему по центру, прямо под портретом Сталина. За столом сидел сотрудник НКВД. Рядом стоял вооруженный конвоир.

— Любомудров Константин Павлович? — спросил сотрудник.

— Да.

Тот посмотрел на фотографию в личном деле, потом на осужденного.

— Год рождения?

— Тысяча восемьсот семьдесят девятый.

— Дата рождения?

— Двадцать седьмое июля.

— Место рождения?

— Село Георгиевское Ростовского уезда Ярославской губернии.

— Социальное происхождение?

— Сын псаломщика.

— Род деятельности?

— Священник.

Сотрудник НКВД перелистывал страницы его личного дела. На мгновение ему вспомнилось, как будущий Патриарх Тихон листал его дело перед тем, как предложил ему стать священником.

— Последнее место жительства?

— Без определенного места жительства.

— Откуда прибыли?

— Из Таганской тюрьмы.

Сверка была окончена.

Сталин, улыбаясь, смотрел с портрета на пожилого священника и тех, кто стоял за его спиной, ожидая своей очереди.

— Уведите, — скомандовал сотрудник НКВД.

Конвоир вышел из-за стола, подошел к священнику, взял его за плечо и повел к боковой двери.

За дверью была небольшая неотапливаемая комната, нечто вроде сеней, где стояло семь вооруженных конвоиров и столько же осужденных. В углу — сваленная в кучу одежда и обувь.

Вслед за Любомудровым ввели еще двоих. Осужденных выстроили в ряд, конвоиры начали их обыскивать. У одного обнаружились в кармане бушлата наручные часы, конвоир положил их себе в карман.

Когда всех обыскали, один из конвоиров скомандовал:

— Лицом к стене!

Осужденные развернулись.

— Раздеться до нижнего белья!

Осужденные начали раздеваться. Один, совсем еще юноша, оставался в кальсонах и шерстяной кофте.

— Я сказал «до нижнего белья»! Кофту снимай, — закричал на него конвоир.

— У меня нет нижнего белья.

— Снимай, говорю тебе, — сказал конвоир, ударив его рукояткой револьвера по голове.

Парень снял кофту, оставшись в одних кальсонах, которые придерживал руками. Он был очень худ и сильно дрожал. На вид ему было лет шестнадцать.

«Боже мой, таких-то за что?» — подумал Любомудров. Ему самому в нижнем белье сразу стало очень холодно и с каждой минутой становилось все холоднее.

Когда их вывели наружу, уже светало. Облака на востоке окрашивались в розовый цвет.

Осужденные шли по вытоптанному ноябрьскому снегу: кто-то в дырявых шерстяных носках, кто-то в портянках, кто-то босиком. За каждым шел конвоир, подталкивая его в спину.

Вдруг один из осужденных бросился в сторону.

— Стой, стрелять буду! — закричал конвоир, выхватил из кобуры револьвер и сделал несколько выстрелов.

Беглец упал.

Остальные продолжали идти.

Отец Константин шепотом произносил молитвы.

Их подвели к краю глубокого длинного рва.

На дне в предрассветном тумане были хорошо различимы трупы, лежавшие вповалку.

Конвоиры достали револьверы, приставили их вплотную к затылкам осужденных.

Раздались выстрелы.

Один за другим убитые падали в ров.

* * *

В ту ночь на Бутовском полигоне расстреляли 189 человек, из них десять православных священнослужителей. Пятеро ныне причислены к лику святых: епископ Никита (Делекторский), протоиерей Арсений Троицкий, игумен Варлаам (Никольский), иеромонах Гавриил (Гур), священник Константин Любомудров.

Бутовская «фабрика смерти» работала вплоть до 1950-х годов, но наибольшее число казней пришлось на период с августа 37-го по октябрь 38-го.

За это время расстреляли более двадцати тысяч человек.

Самым