– У него же головы нет…

– Заткнись! На вязки, и в четыре точки два раза в день.

Он шёл по коридору, натыкаясь на стены, углы и поворачивая назад. Ему было всё равно куда идти, лишь бы убраться от света в тень. Он не хотел умирать в лучах прожекторов, эта смерть казалась Ему тяжёлой и мучительной, как впрочем и сама жизнь, в которой Он всегда стремился в темноту. Но теней не было…

Рядом раздался бессмысленный лепет. Кто-то злобно рассмеявшись подставил Ему ножку и он, потеряв равновесие, упал в густеющую тёплую лужу крови.

Прямые и острые лучи света, как раскалённые добела кинжалы, беспощадно кололи и резали распростёртое в кровавой луже тело. Царство света не знало боли и жалости и не скупилось на расправу.

Было нестерпимо больно и горячо, силы были на исходе; встать и идти Он уже не мог. Оставалось лежать и ждать смерти.

А смерть была уже рядом; отчаянно борясь с лавиной света, она подступала всё ближе и ближе.

Смерть, страх к которой Ему пытались внушить с детства, была прекрасной женщиной, от которой веяло тишиной и покоем.

Она приветливо улыбалась Ему и нежно обнимала спасительной прохладой. И не в силах больше ждать, Он тянулся в Ней каждой клеткой своего слабеющего тела, в котором не оставалось больше ничего кроме воли и сумасшедшего желания, и трепетал при мысли о том, что теперь Он будет с Ней…

С прикосновением её губ боль и раздражение исчезли, отвалились пластом и рассыпались в прошлом, как гнилая короста. Мощный свет потух и наступила темнота.

– Как жаль, что это только сон…

На утро следующего дня труп вынесли на задний двор и свалили на мусорную кучу.

Со всех сторон, изо всех дыр тут же повылезали облезлые псы, и с голодным урчанием принялись рвать щедрую подачку, моментально перекусывая друг другу горло за каждый кусок.

Метро

– Граждане пассажиры! Находясь на эскалаторе, стойте справа, проходите слева, не заступайте за ограничительную линию…

Малец, всё-таки не удержался на ногах, потерял равновесие и плюхнулся попой на ступеньку.

– Эва, как тебя развезло… Делать нечего, – я повернул ручку остановки эскалатора и, решив не вылезать из будки, стал ждать.

Секунд через десять малец поднялся на ноги. Миновав гребёнку, он остановился, свистнул, помянул какую-то бл… и поплёлся шатаясь из стороны в сторону.

Наверху, где-то на середине линии, болталась кучка граждан различного вида и сословия. Они топали пешком по стоящему эскалатору, чем явно были недовольны. Косо поглядывая на меня, они грязно ругались. Я заскучал.

Позвонили из машинного отделения.

– Ну, что там ещё?! – рявкнула трубка.

Получив исчерпывающий ответ, машинное загудело, ступеньки тронулись и снова поехали вниз, уползая под гребёнку.

Недовольные граждане успокоились, доехали донизу и, как все нормальные пассажиры, пошли куда-то. Но нашёлся, однако, один с нестандартным мышлением.

Как всегда бывает, в подобных случаях, уникум подрулил к моей будке петушиной походкой, свирепо сверкнул очками в чёрной роговой оправе и открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь гадкое, «Воевал, наверное», – подумал я и, отмахнувшись, сказал ему: «Свободен».

– Ты на меня не маши! – заклекотал ветеран в роговых очках. – Почему не предупреждаешь, когда останавливаешь эскалатор!?

Ему явно не терпелось побазарить. Ну что ж, сам напросился…

Я вылез из будки, взял ветерана за хобот и подвёл его к гребёнке.

– Видишь ли ты, старик, эту железку? Он опешил.

– Так вот, старина, – продолжал я, – эта штука называется «гребёнка», только зубчики у неё поострее нежели у обычной расчёски. Если, допустим, ты сядешь на ступеньки и до гребёнки не успеешь встать, то в лучшем случае жопа твоя уедет в машинное отделение, а хозяина своего на поверхности оставит. Машина, старик, очень умная и сильная. Если повезёт, она тебя всего туда затянет…

Чем больше я увлекался беседой, тем грустнее становился ветеран. Видно было, что он уже сожалеет о своём опрометчивом поступке.

– А видел, ли ты, старик, когда-нибудь мясной фарш, который вылезает сквозь дырочки мясорубки?

Мой собеседник затрясся, как лист, и хотел было слинять, но я его удержал.

– Я ещё не окончил. Так вот, представь себе – ну каково тебе будет, когда ты, пропущенный через множество мелких и крупных шестерёнок машинного отделения, станешь обыкновенной недоделанной котлетой? Ручаюсь, тебе будет, по меньшей мере, не по себе! У тебя будет жалкий вид…

Ветеран жалобно заскулил.

– Так вот, старик, когда на эскалаторе кто-то падает, я думаю для тебя будет лучшим вариантом, если я сразу остановлю машину. И без всяких предупреждений, на которые требуется пол-минуты чистого времени. За эти пол-минуты машина успеет сделать с тем кто, гробанулся то, что я тебе только что описал. Ты всё ещё сердишься, старик? Старик не сердился. Мне стало жаль его.

– Ну ладно, старина, ты не знал этих нюансов. Я тебя прощаю. Но учти впредь, что нет ничего омерзительнее торчащей из-под гребёнки окровавленной головы с оторванной нижней челюстью. Или же…

Этого ветеран в роговых очках уже не в силах был вынести. Он вырвался от меня. И с диким воем полным ужаса, бросился наутёк. «Бедняга, теперь всю оставшуюся жизнь от эскалатора шарахаться будет».

Пришла подмена. Я поднялся наверх в комнатушку, заварил чая и присел в уголок ждать пока остынет. Дверь открылась и зашла Фроловна. Она поставила швабру в угол и сообщила, что состав № 17, шедший по второму пути, (ох, уж мне этот «семнадцатый»!) опять порубил какого-то ротозея в мелкий шницель.

– Хочешь посмотреть? – спросила Фроловна.

Мы спустились на платформу. На втором пути уже столпилась куча народу. Глядя на творение «семнадцатого», я с удовольствием причмокнул: «Держит марку, мать его так!» Машинист был безутешен. Он рыдал как ребёнок, злобно плевался, скрипя зубами, и крыл трёхэтажным матом свой состав и четырёхэтажным – своего бригадира.

Его можно было понять – потерпевший, мягко говоря, не отделался лёгким испугом. Чего стоили одни лишь мозги, размазанные по задней стене аж на пол-станции. Вообще самым большим куском, оставшимся от потерпевшего, была голова, да и та расколотая. Всё остальное было аккуратно и добротно порублено тяжёлыми колёсами, как в хорошей мясорубке.

– Ну надо же – сволочь! – прошептал кто-то из наших, – шестой с начала квартала, и опять у нас! Других станций что ли нет?!

Глядя на валявшуюся внизу между рельсов голову с выдавленными глазами, Фроловна, вдруг неизвестно к чему, ляпнула:

– Знать, судьба ему такая… отмаялся бедолага!..

– Господи! Да вызовите мне скорую! – истошно завопил кто-то.

Машинист сразу же перестал плакать и жизнерадостно разразился истерическим хохотом. Фроловна внезапно