— Это не должно вас беспокоить, — уклончиво ответила Маргарита. — С ними я как-нибудь справлюсь.

— Конечно, ведь всем известно, что печать чаще всего находится не у короля и не у канцлера, а у вас, ваше величество, — улыбнулся Сомерсет. — Когда же я должен буду вернуть этот бесценный знак доверия?

— По первому моему требованию, — ответила королева, надменно вскинув голову.

Да, герцог Сомерсет жаждал власти и стремился защитить Ланкастеров, к которым принадлежал и сам. Однако сильнее всего на свете он жаждал власти над этой двадцатидвухлетней королевой, этой высокомерной и решительной женщиной. Он вовсе не хотел быть временщиком, как Сеффолк, он хотел быть повелителем и любовником. Бог знает сколько времени он выжидал, боясь ее испугать или оттолкнуть, но втайне чувствуя, что именно он, герцог Сомерсет, ближе всех стоит к цели, о которой грезили многие вельможи. И сейчас, когда она вот так взглянула на него, он потерял хладнокровие.

Она была среднего роста, но стройна и величественна. На бледном правильном лице сияли огромные глаза, такие синие, будто вобрали в себя весь цвет заморской бирюзы. Взгляд таил вызов, в каждом повороте изящной головы чувствовалась заносчивость. Роскошные черные, как вороново крыло, волосы были просто уложены в сетку из золототканых нитей, каплевидная бриллиантовая слеза спускалась на чистый высокий лоб, алые губы были сжаты, а белая кожа в отсветах каминного пламени приобрела золотистый оттенок. И столько королевского высокомерия было сейчас в ее взгляде, приподнятом подбородке, горделивых очертаниях хрупких плеч, что Сомерсету, который отродясь ни перед кем не благоговел, захотелось во что бы то ни стало доказать свое над ней превосходство. Черт побери, он ведь прекрасно видел в ее глазах не только высокомерие, но и волнение, замечал, что королева мучительно ждет от него чего-то.

Подавшись вперед, он с силой, дерзко схватил ее за руки:

— А все остальное, Маргарита? Когда?! Когда я получу то, о чем мечтаю, когда закончится вся эта игра?

У нее перехватило дыхание, в глазах мелькнул страх, и она, как кукла, бессильно подалась вперед, будто не в силах ему противостоять. Эдмунд Бофор порывисто и властно, не позволив ей опомниться, рванул ее к себе еще ближе, запрокинул назад ее голову, сжал в объятиях и, хотя Маргарита теперь уже пыталась отстраниться, припал к ее губам сильным, почти жестоким поцелуем. Он заставил-таки ее ответить, испытав подлинное удовольствие от того, что ее рот приоткрылся. От резкого движения сетка слетела с головы Маргариты, волосы, скрепленные шпильками, рассыпались, и он с наслаждением погрузил руку в этот тяжелый и теплый поток темных локонов, целуя ее снова и снова, так, что ей едва ли не становилось больно, и она впервые в жизни ощущала себя простой женщиной, которую приступом берет безжалостный мужчина-завоеватель.

С возгласом ужаса она, наконец, вырвалась из его рук. Отпрянула, задыхаясь, на безопасное расстояние. Волосы ее черным ореолом падали вдоль пылающих щек, синие глаза искрились то ли гневом, то ли страхом. Сомерсет, делая шаг к ней, мельком отметил про себя, что очень непохожа сейчас Мэг Анжуйская на ту бледную, ледяную и величественную королеву, к которой все привыкли.

— Сэр Эдмунд… милорд… как вы можете!..

— О, только не надо больше притворства, — перебил он ее. Потом усмехнулся: в его глазах полыхнул такой яростный огонь желания, что Маргарита, не привыкшая к столь непочтительным взглядам, снова подалась назад. — Все эти игры больше ни к чему, моя королева. Вы давно знаете, что я люблю вас. Мне нет покоя с тех пор, как я увидел вас и понял, что вы несчастны.

— Несчастна? — переспросила она, все еще пытаясь найти в себе силы и возмутиться всем тем, что с ней проделали.

— Разве может быть счастлива та женщина, которая никогда не испытала любви, не знает даже, что это такое?

Подступая все ближе, он внезапно заговорил гневно, с нажимом, не позволяя ей вставить ни слова, и это было тем удивительнее, что он пользовался репутацией человека хладнокровного.

— Кровь Господня, не так уж трудно понять по лицу женщины, что она несчастна, даже если эта женщина — королева. Что у вас за жизнь, миледи? Король пренебрегает вами. Да у него и ума не достанет понять, каким сокровищем он владеет. Вы не имеете того, что имеет любая прачка в этом королевстве… Почему же вы изображаете само величие и неприступность? Зачем храните верность недоумку? Зачем обрекаете себя на бесплодие? Мучите и себя, и меня?

— Слишком смело, милорд! — вскричала Маргарита вызывающе, прижав прохладные ладони к пылающим щекам. Внутренне она знала, впрочем, что это, пожалуй, ее последняя попытка сопротивления. — Так смело, что граничит с оскорблением!

— Черт побери, пусть так! С меня хватит ходить вокруг да около! Я люблю вас, Маргарита, люблю и желаю заполучить вас как женщину, а если нет, если вы скажете, что я вам неугоден, то я отступлю от вас, уйду навсегда, ибо мне воистину отвратительны женщины, которые без конца лицемерят!

Он стоял, тяжело и гневно дыша, не спуская с нее горящего взгляда. Маргарита отвернулась, в силах вымолвить ни одного слова. Сердце у нее бешено колотилось. Неужели он и вправду уйдет? Нет, ей этого не хотелось бы. Никто и никогда не говорил с ней таким образом, даже Сеффолк, никто не осмеливался на такую дерзость, хотя, как говорят, издали ею восхищались многие. Как же это дико и сладко — ощутить себя обыкновенной женщиной, такой, как все дамы, за которыми настойчиво и дерзко ухаживают рыцари! Сомерсет прав: самой последней подданной это было доступно, только не ей…

Его слова отчасти испугали ее, отчасти даже оскорбили, но она, не стыдясь, тысячу раз поблагодарила Небо за то, что он решился-таки на это объяснение. Милосердный Боже, она часто мечтала о подобном разговоре, и что же — это случилось, а она ведет себя совсем не так, как представлялось ей в снах…

Ее останавливала не любовь к мужу и не боязнь греха. Ее мучил ужас перед тем, что все может открыться, а если откроется — всему придет конец. Йорк не даст ей спуску, и неизвестно, как поведет себя Генрих, устоит ли его странная любовь перед ее изменой. А еще… она боялась этого первого опыта неверности. Боялась даже Сомерсета. Он показал себя таким необузданным. Возможно, было бы лучше, если б герцог был нежен и терпелив…

Хотя, впрочем, так дело никогда бы и не завершилось, она не уступила бы нежным ухаживаниям, ее, наверное, можно завоевать только таким