— Расскажешь? — спросила бабушка, пока я наворачивал борщ заедая его пирожками.

Я только головой помотала. И как ей удается быть настолько проницательной? У меня на лбу, что ли, все написано? Сколько себя помню, бабушка всегда читала меня, как открытую книгу, а в и не скрывала от нее ничего, незачем было. Отношения у нас были доверительные, и я всегда могла прийти за советом и поддержкой. Но сегодня…сегодня мне не хотелось говорить о произошедшем.

Да и что говорить? Что дура я беспросветная? Что меня чуть прямо там, в бойцовском клубе у стены не разложили? И что несмотря на весь ужас сложившейся ситуации, я в тот момент, в той маленькой темной подсобке, освещенной лишь одной тусклой лампочкой времен советского союза, я испытала…даже подумать стыдно. Пусть только на секунду, но реакция моя на этого придурка вполне однозначная.

И что обиду, злость и ненависть всегда сопровождает что-то такое, о чем в приличном обществе говорить не принято. Нет, бабуля, конечно, от приличного общества далека, но как-то все это нелепо и тупо. Может я сошла с ума? Ну а чего? Крыша подтекает — вот и все объяснение. Потому что нет другого, логичного.

— Опять он? Как там его? Саша?

— Миша, — ответила машинально и чертыхнулась про себя. Опять двадцать пять, вот сколько можно попадаться?

Бабушка только усмехнулась победно и откинулась на спинку древнего, как этот мир, стула.

Я, конечно, подробности наших особых отношений с Багировым не скрывала. Оно сложно скрывается, когда домой взмыленная приходишь и глаза горят бешенством, потому что каждое столкновение с этим павлином самодовольным меня до нервного тика доводило и еще кое до чего, но об этом бабуле знать необязательно. И поделиться мне, кроме как с бабушкой, не с кем было, некому было пожаловаться на наглого, самовлюбленного мажора. Вот я и жаловалась, по несколько раз повторяя, как сильно я его ненавижу и куда провалиться желаю. Бабушка только улыбалась и смотрела на меня взглядом своим лисьим.

— Так ты же с подружкой гулять пошла, — бабушка прищурилась, посмотрела на меня с хитринкой во взгляде, а я себя подозреваемом на допросе у следователя почувствовала. Из груди сама по себе вырвался отчаянный стон и мне все-таки пришлось отложить ложку. Бабушка… она же цербер самый настоящий.

И пришлось мне выложить, где была я на самом деле, естественно, сгладив острые углы и опустив некоторые шокирующие моменты.

— Нравится тебе мальчик, — заключила бабушка и прежде, чем я успела открыть рот, продолжила: — Не спорь, я же вижу, сама молодая была. Нравится ведь?

— Да ну тебя, бабуль, я тебе тут душу изливаю, можно сказать, а ты, — пробурчала недовольно и взгляд отвела. Не нравился он мне. Чушь все это. Чушь. И вообще, я терпеть таких, как он всю жизнь не могла, индюков самодовольных. А этот еще цепляет постоянно и словами обидными бросается. А после сегодняшнего я вообще его десятой дорогой обходить буду.

— Нравится, — бабушка меня словно не слышала, только мыслям своим кивнула.

— Ничего подобного.

Я подскочила со стула, красная как рак и, не желая продолжать этот разговор, рванула в комнату. Злилась, на себя злилась за реакцию на этого мудака мажористого, на бабушку за…да черт его знает за что, на Багирова, за то, что в жизни моей размеренной и отлаженной появился и каждый день переворачивал в ней все с ног на голову.

Одного только взгляда его пристального хватало. И чего смотрел, спрашивается, чего цеплял? Что за нездоровая попытка самоутвердиться. Хотя, а чего бы не цепануть зубрилку никому не нужную, если возможность есть, если тебе в жизни в общем-то все дозволено. А ему дозволено. У него отец какая-то там большая шишка, то ли полковник, то ли генерал. А потому этому мажору много чего с рук спускали, включая наплевательское отношение к учебе.

Оказавшись в комнате, плюхнулась на кровать, потому что сил просто не осталось, словно всю энергию из меня высосали и даже не заметила, как уснула. И на утро проснулась взмыленная и мокрая.

Одежда насквозь практически промокла. И первое, что я почувствовала, как только глаза открыла — огромное чувство стыда. Даже не сразу поняла, где нахожусь и почему, а все проклятый Багиров, преследовавший меня теперь не только наяву, но и во сне. И делал он во сне такие вещи…ох…вспоминать стыдно, и шептал чего-то, и трогал бесконечно, гладил везде, а я не в силах сопротивляться позволяла ему, все позволяла, лишь бы не останавливался. А потом повторяла себе, пока в себя приходила под струями ледяной воды, что все это от стресса, что прикосновения его, которые до сих пор кожу обжигали, мне неприятны, противны даже.

И понимала, что себе врала в первую очередь и признаться боялась.