К нам обращается очень пожилой человек. По всей види- мости, он помогает служителям музея добровольно – тут волонтёров много – и, похоже, он сам являлся участником событий последней Мировой войны: на его груди несколько государственных наград.

– Вы откуда? – обращается он ко мне.

Видно, его привлек непонятный для него язык, на котором мы общаемся с дочерью.

– Ай эм рашен вумэн! – с гордостью сообщаю ему я. Наверное, это ему о многом скажет! Здесь, в музее, в зале, посвящённом последней войне… Наверное, он и русских видит впервые. Я даже собираюсь где-то немного упиться славой советских военных, сломавших хребет нацизму!

Но к тому обстоятельству, что мы русские, старичок отнёсся без всякого интереса, и начал с вдохновением рассказывать о доблести австралийской армии и об ужасных её потерях – семи тысячах военных!..

– А как вы думаете, чья основная заслуга победы над фашизмом? – стараюсь я ближе подвинуть его к интересующему меня вопросу: знают ли здесь, в Австралии, ценят ли наши неисчислимые жертвы, мужество советских воинов?

Старик продолжает охотно демонстрировать свои знания, называя основополагающими в победе фашистов усилия армий США, Франции, Британского Союза, называет ещё десяток государств и доходит даже… до заслуг в ходе войны индейских племён… ни словом не упомянув о Советском Союзе!..

В доказательство он даже открывает какую-то книгу, и указывает мне на потери наших союзников, исчисляемые сотнями тысяч – это вторая, третья, четвёртая строки… Он выразительно тычет пальцем в них, в то время, как в первой строчке указана Россия с двадцатью миллионами человеческих потерь…

Но добровольный гид их словно не видит… Это же русские… Их много… Миллионом больше – миллионом меньше…

Мы молча переглянулись с дочерью, поблагодарили пожилого энтузиаста, выразив уважение к стране, всё же боровшейся с фашизмом, и потерявшей на полях сражений несколько тысяч человек!

И вышли на улицу…

Первое утро человека

«Дружно не грузно, а врозь хоть брось»

(русск. пог.)

– А как мы будем рожать? – спросила я у дочери, которая «дохаживала» последние дни перед родами. – И вообще, как вы здесь живёте – в лесу?..

– Не бойся, все уже готовы и ждут! – ответила мне она за- гадочно. – А что в лесу, так мне здесь очень нравится! После Москвы-то…

Я прилетела в Австралию, чтобы помочь дочери. С му- жем-англичанином Марком Лена прожила восемь лет, из них четыре года в Англии. Так и этак она пыталась сделать из него что-то годное для семьи – никак! И в апреле 2013 года отказалась от этой мысли окончательно, имея на руках трёхлетнюю дочь Синди и находясь на седьмом месяце беременности второй. Марк улетел в Англию.

И вот мы живём в лесу и ждём появления второй девочки… Утром Лена увозит Синди в садик, который та посещает с двух месяцев. А сами на море едем, которое находится в 19 километрах – не то Тасманово, не то Коралловое – здесь они смыкаются. Или в кафе, а то – по магазинам. Дочери хочется показать мне как можно больше, пока она в состоянии.

– И когда я рожу? Уже пора, а я ничего не чувствую! – го- ворит она как-то вечером. За окном ярко сияло ночное небо, и Луна была в последней четверти. Такая знакомая Луна… Через пять часов она будет освещать наш Петропавловск…

– Вот будет полная луна, и ты родишь! – почему-то сказала я.

«Сегодня 22 июня, сегодня не рожай! – сказала я дочери через несколько дней. – Плохой знак – в этот день война началась! А то дочь воинственная будет! Хватит с нас одной воинственной!»

Внучка Синди давно спала, я читала на диване, а Лена вози- лась на кухне. Но вот и двенадцать часов ночи. День закончился, начался новый. Дочь в этот вечер себя странно чувствовала, и мы не ложились спать. Было уже два часа следующего дня, глубокая ночь, когда Лена заявила:

– Кажется, началось!..

Я перепугалась – что я могу? До ближайших соседей пол-ки- лометра по каждой из трёх дорог. Внучка Синди меня не признаёт и сидеть со мной не согласится. Мы и не понимаем с ней друг друга – по-русски она не знает ни слова, а я – по-английски. Дочь взяла телефон, позвонила кому-то. И началось…

Через пятнадцать минут в лесу зашарили фары, залаяла наша собака Элли, и с дороги к дому свернула машина. Спящую Синди разбудили и куда-то увезли – к Тиган. Подъехала другая машина. Это Ани. Дочь взяла приготовленную сумку, поцеловала меня, велела не волноваться, села в машину. Уехали…

До роддома около часа езды. Успеют ли?..

В шесть утра за мной приехала Ронни – Вероника. Мы с ней уже знакомы – она ездила с дочерью за мной в аэропорт, встречала. Надо ехать с ней в роддом, а я ключа от дома не найду. Пришлось махнуть рукой – здесь дома редко запирают. Поехали.

– А нас пустят в больницу?

– Пусть попробуют не пустить! – заявила Ронни. У них с мужем двое детей, которые хорошо говорят и по-английски, и по-немецки, понимают по-русски. Ронни – идеальная жена и мать.

Мы приехали в роддом. Как почти всё здесь – здание одно- этажное. Раннее утро. Идём по коридору в ту часть больницы, где родильное отделение. Надпись что-то вроде: «Посторонним нельзя!»

– Так нельзя же! Написано! – говорю я.

– Мы же не посторонние! – уверенно говорит Вероника и обеззараживает руки из сосуда на стене. Я делаю то же, мы проходим дальше. Персонал приветливо улыбается и показывает нам направление.

В палате Лена лежит одна, на высокой кровати. У неё вот уже несколько часов продолжаются схватки. Время от времени она вдыхает какой-то обезболивающий газ из трубки. Она не напугана, улыбается. Иногда заходят то молоденькая врач, то опытная мед- сестра. Дочери сделали рентген, немного обеспокоены – ребёнок неправильно выдвинул подбородок, и если ничего не изменится, придётся делать кесарево сечение.

– Но это не страшно! – успокаивает нас медсестра.

А мы волнуемся – не хотелось бы, чтобы дело дошло до опе- рации. Но скрываем это от роженицы. Непринуждённо сидим с Ронни в удобных креслах, спокойно беседуем. По соседству в бытовке можно налить себе молока или кефира, заварить чай или кофе – попить с печеньем. Бесплатно. Но всем не до того: неужели придётся принимать кардинальные меры?

В палату забежала Ани, которая увезла ночью Лену в больницу. У неё в