с Клодеттой, чтобы она поняла… рассказать, что… А собственно — что? Зачем ей знать о его прошлом? Если ему приспичило исповедаться, пожалуйста, вон церковь, только площадь перейти! Однако Симона уже торопилась все выложить за него. Он слышал через дверь: «…талантливый художник… его выставка на улице Ла-Боэси… с большим будущим…» Говорит как пишет! И непременный куплет: «Сейчас он совершает путешествие с учебной целью по Южной Бретани… ему очень нравится Беноде…»

Он чуть не заорал: «У него ни гроша в кармане. Он жалкий неудачник. Да еще и трус, трус!.. Если б не подошел баркас, он бы оставил вас тонуть! Чтобы спасти свою шкуру! Свою грязную шкуру!»

Он прислонился к стене, вытер лоб. «Вот она, правда! — подумал он. — Я хотел отделаться от девчонки. И хоть на самом деле не убил ее, но мысленно решился на это. Значит, я убийца. По-другому никак не скажешь. И старший на баркасе все понял! Писать картины я не способен, зато способен убить! А она еще жмет мне руку! Благодарит!»

Слева — коридор. Справа — лестница в бар. Безвыходное положение.

— Он неплохо зарабатывает! — послышался из-за двери глухой голос Симоны.

И тут Сильвен, неожиданно для самого себя, расхохотался. Он хохотал. До слез. До упаду. Баркас «Соленый поцелуй»! Ну и названьице! А Симона-то хороша… Во дает! Ну что, осталось только соблазнить Клодетту… Тоже безвыходное положение!

На лестнице показалась старая горничная Маргарита.

— Я спаситель, — сказал Сильвен, поклонившись. — Сюда, пожалуйста.

И он широким жестом распахнул дверь. В портсигаре оставалась одна сигарета, он закурил, привалившись плечом к стене, слушая возгласы, доносившиеся из комнаты. Потом сорвался, бесшумно сбежал вниз и вошел в бар.

— Коньяку!

Разговоры сразу стихли, на него со всех сторон уставились моряки. Старший наверняка им рассказал…

— Еще один!

Он пошарил в карманах. Денег, естественно, не было!

— У меня нет мелочи. Вечером зайду заплачу. Дайте еще пачку «Кэмела»… Нету? — Он усмехнулся, оглядел моряков одного за другим. — Ну тогда пачку говна!

И вышел, хлопнув дверью.

Глава 3

Франсуа вел машину так осторожно, словно у Клодетты была сломана нога или рука. Он не успел надеть форму шофера, приехал как был — в старой фуражке садовника и залатанном комбинезоне. Он что-то говорил, не отрывая глаз от дороги и замолкая на поворотах. Одна его рука держала руль, а вторая, огромная лапа с квадратными ногтями, с въевшейся в морщины землей, которой он задевал Сильвена, лежала на рычаге скоростей. Машина вся сверкала, это был «делаж» устаревшей модели с угловатым кузовом, изобилующим выпуклыми деталями, но добротный, важный, с мягкими сиденьями. Такой может развивать скорость до ста шестидесяти, а внутри — ни дать ни взять старинное ландо: кашпо для цветов, мягкие подлокотники и легкое поскрипывание рессор. На приборном щитке были укреплены две таблички. На одной, широкой, медной, выгравировано, как на визитной карточке: «Робер Денизо, „Мениль“», на другой, из белого металла, небольшой и тусклой, значилось: «Госпожа Анжела Фомбье».

Сильвен не проронил ни слова. Он знал, что Симона наблюдает за ним через стекло, и, как всегда в тяжелые минуты, лицо его стало напряженным. Сзади Клодетта ссорилась с Маргаритой, сквозь акустическое отверстие голоса их доносились гнусаво и искаженно, как в телефонной трубке.

— Да, знаете ли, совсем не весело, — продолжал неутомимый Франсуа. — Мадам болеет и болеет… хандра одолела… мсье все молчит. Да и то сказать, забот у него немало… Дела на фабрике, черт побери, не так хороши, как при покойном хозяине… Эх, если бы вы его знали! Артист, да и только! И такой простой… Никогда, бывало, не забудет мне утром руку пожать. «Порядок, Франсуа?» А сколько раз мы с ним на пару пропускали по стаканчику белого, пока хозяйка не видит! Или заглянет в кастрюлю и покачает головой. Как сейчас вижу! «Какая жалость, Франсуа, что госпожа не любит сала. Отличная похлебка, капусты в самый раз, а! С салом было бы еще вкуснее!» «Какая жалость!» — это была его любимая присказка!

Франсуа объехал коровью лепешку и догнал повозку молочника.

— Но и ему жилось не сладко.

Сильвен невольно стал разглядывать шофера. Когда-то Франсуа, наверное, был очень полным. Теперь же его изборожденные глубокими морщинами щеки обвисли. Морщины возле глаз, где спаленная солнцем кожа съежилась, как на старом кошельке, морщины вокруг рта, на веках. Все лицо словно потрескалось от жары, но глаза, очень светлые глаза под густыми, как у Клемансо, ресницами, были… Сильвен пытался найти подходящие слова. «Как у ребенка, — подумал он. — Чистые… вот, точно… чистые глаза!»

Франсуа переключил скорость, и Сильвен подвинулся, чтобы широкая кисть не коснулась его. Автомобиль свернул в сосновую аллею, умытую, золотистую, звенящую. За белыми воротами открылся «Мениль» с увитой плющом башенкой, распахнутыми навстречу солнцу широкими окнами, и Сильвен зажмурился — ему всегда становилось не по себе при виде счастливой картины.

— И чего не хватало господину Денизо? — спросил он. — В таком-то доме…

Франсуа выключил сцепление и подвел машину к воротам. Он легонько ударил себя кулаком в грудь:

— Да что там, когда нет покоя…

Ворота распахнула вышедшая из автомобиля Маргарита.

— У меня и картошка на плите осталась! — проворчала она. — Вот сумасбродка! И когда только она перестанет считать себя самой умной… Поезжайте! Поезжайте! Я вас догоню.

Но Франсуа дожидался, пока она закроет створки и снова сядет в машину, хотя сам не вышел ей помочь — не шоферское это дело.

— Она же вырастила Клодетту, — тихо, словно извиняясь за жену, сказал он. — Ох и хватила лиха с этой девчонкой! Та — вылитая мать по характеру. Вроде и неплохая, но до того капризная…

Маргарита захлопнула дверцу, и машина въехала в сад. Такие сады Сильвен видел только на картинках: пышный, расцвеченный яркими клумбами. Франсуа на ходу бросил озабоченный взгляд на свои тюльпаны. И затормозил у крыльца.

— Пошли! — позвала Клодетта.

Она взяла Симону под руку, и та неожиданно преобразилась. Как совсем юная девушка, она смущенно смеялась, завороженно разглядывала стены, высокую дверь с цветными стеклами, начищенные до мягкого блеска медные ручки в холле. Маргарита придержала Сильвена за рукав:

— Я как-то не успела… Вы уж извините… С этой девчонкой вечно мозги набекрень…

Она путалась в словах. Франсуа снял фуражку и держал ее у живота, забыв, что он не в шоферской форме. Он тоже был скован и растерян. Наконец он сунул Сильвену свою медвежью лапу:

— Если позволите, мсье… Мы хотели поблагодарить… Если бы вы не кинулись в воду…

И снова кровь