— Ещё какая! Это у тебя только полёты здесь и беседы у Бурченко. А мне с моряками работать. Порой сил не хватает с ними спорить. Вон, на крайней смене, заходим на посадку с одним из молодых лётчиков. Дальность 2 километра, а они давай курс менять. Мол, у них по плану манёвр, и их не волнует, что у меня керосина мало.

— Такое случается, но вы же не про это хотели поговорить.

— Да. Ветров и Борзов — любимцы твои, помнишь? — спросил Вольфрамович.

— А чего это любимцы? Неплохие они ребята на отборе были. Летал я с ними в Крыму. Допустились быстро.

— На этом их стремительное восхождение к успеху и закончилось. Эти два «пернатых» брата только по одной посадке на палубу в Средиземке. Надо исправить, а то они одни остались с таким малым послужным списком. Слетаешь с ними?

Хотелось мне уточнить, почему никто из авиагруппы не сделает это. Но занятость остальных мне очевидна. Плюс, есть мысль, что сложности имеются у лётчиков авиагруппы в подготовке двух этих друзей.

— И вы тоже с ними справиться не можете? Хулиганит кто? Паша Ветров? — улыбнулся я.

— Я ему похулиганю. Не понравилось мне, что он полез к этим американцам. Попугать видите ли решил.

— Да? И как?

Ребров взорвался от негодования. Назвал меня сорвиголовой. Ветров удостоился характеристики «странный», только в более жёсткой форме.

— Он так нарвётся, что они его собьют. Или ещё хуже, он сам разобьёт самолёт. Ты вообще за этими двумя товарищами присматриваешь слишком сильно. Они тебе в будущем могут и руки не подать, — сказал Ребров.

Главное, что они летать научатся на корабелке благодаря старшим товарищам. А необходимость уважение проявлять — сами для себя решат.

— Слетаю и посмотрю на него. А как там Борзов?

— Нормально. Только два раза уже его — забулдыжника, перед лётной сменой ловил, за «стаканом». Ветров тот хитрый. Чуть что, сразу куда-то на нижние палубы прячется от меня. А этот вечно выхватывает за то, что чалдонить вздумал, — ответил Ребров.

— Так, может, ему пока дать отдохнуть?

— Ты чего⁈ У меня как будто лётчиков много. Борзов на Су-27К садится и взлетает отменно. На МиГ переучен. Ты его завтра возьми на 29й. Пускай начинает привыкать и к этому самолёту.

— Хорошо. Но если времени не будет у меня, пускай на Су-27 «подлетнёт».

— Уже запланировал.

Мы разошлись с Вольфрамовичем по своим каютам. Пока шёл, думал насколько же не прав Борзов в своих желаниях «залить за воротник».

Только я об этом подумал, как услышал голос Геры Борзова из моей каюты. Открыл дверь, а там феерическое выступление между кроватями.

— Во! Сергей Сергеевич! Лётчик от Бога! Вместо рук, у него крылья. Пропустите Героя Союза. Ну, меня, в смысле, — кричал Борзов, находясь в состоянии опьянения.

Был Гера если не «в зюзю», то «подшофе» точно. Сидевший на своей кровати Морозов еле сдерживался, чтобы не вскочить и выгнать мальца. Чего только Борзова принесло сюда?

— Ты чего припёрся? Завтра полёты, а ты шарахаешься, — сказал я и схватил Борзова за воротник.

Потянул на себя, но не так уж и просто с тренированным пареньком это сделать. Гера начал сопротивляться и толкаться.

Вырвавшись, я скрутил его и заломал руку. Нагнув над умывальником, начал умывать Борзова.

— Оу, всё! Я понял, Сергей Сергеевич.

— Уже хорошо.

Несколько минут Гера сидел на кровати и выслушивал от каждого из нас поочерёдно лекцию о вреде пьянства.

— Ты, Борзов, как так набубенился? — интересовался Белевский.

— Очень просто. Сначала постепенно, а потом — вдруг, — спокойно ответил Борзов.

— Причина? — «наехал» на него Морозов.

— Вот вы не были в моей шкуре. Вас не накрывали эти «стервятники Запада». А меня как накрыли. Со всех сторон. Я одному зашёл в хвост, но меня давай к воде прижимать. Я от них ушёл, но тут ещё…

Душу нам долго изливал Борзов. Оно и правильно. Пускай так, чем он опять пойдёт и напьётся. Только где они находят в таких количествах?

В отрыве от большой земли у техсостава особо не разживёшься «кристальночистым». Значит, где-то на корабле находят «шило».

После исповеди и моральной накачки от старших товарищей, мы уложили «младшего сотрудника» в соседней каюте у Печки и Тутонина.

Витя возмутился, поскольку сопение Борзова отвлекало его от работы над книгой. Тутонин писал роман о лётчике-испытателе на основе своего богатого опыта, и ему требовалось полное погружение в процесс.

— Вы слышите? Это же паровой каток. На флоте говорят: — хочешь жить в уюте, ешь и пей в чужой каюте.

— Витя, не зуди. Писать хочешь? В нашу каюту иди, — предложил я.

— Ага! Я от Санька наслышан, что у вас Морозов стрекочет, будто пулемёт, — продолжил возмущаться Тутонин, но деваться ему некуда.

— Затычки в уши не пробовал? — спросил я, на что Тутонин сделал задумчивый вид.

— Хм, идея получше есть, — и куда-то убежал по коридору.

Я вернулся в каюту, где уже по кружкам был разлит горячий чай. Мы приготовились к вечерним посиделкам. Белевский спросил, чего делать с «молодым», на что у Морозова было радикальное решение.

— На берег, первым рейсом. Он нас обосрал, сказав, что мы ничего не знаем о боях. Один раз побывал в бою, и всё! Звезду ему вешай!

— Ты себя в нём увидел? — уточнил я.

Морозов посмеялся, а Белевский согласился с моими словами.

— Нет. Я бы сразу вас послал, и очень далеко. Да и мы же знаем, кто из нас лучше, — ответил Коля.

— Это тут при чём? Нам парень о страхах рассказал, а ты всё своё эго наружу выворачиваешь. Пошёл ты сам, Николя! — рыкнул на него Белевский и вышел из каюты покурить.

— А че я не так сказал? — спросил у меня Морозов.

— Всё ты правильно сказал. Мы знаем кто из нас лучше.

— Ха, ты начинаешь это признавать! — обрадовался Николай.

— Я же не сказал, кто именно. Спать давай.

Тут уже Морозов задумался. Пока его стремление стать лучшим ограничивается только словами. Испытания он проводит уверенно, качественно и строго по заданию. А вот в коллективе пока только выделяется гонором и пафосом. Ну и спорами с флотским руководством.

Следующее утро прошло под аккомпанемент стенаний