Шрифт:
Закладка:
Потом так же несчастна.
Пуста.
- Ранение оказалось серьезным настолько, что окончательно поправиться он не сумел… нарушение энергетического баланса. Да и физически ему досталось. Он долго держался. И помощи не просил. До последнего. Сам усадьбу восстанавливал. Финансы… жена его погибла еще во время войны. Целительницей была…
Случается.
Мы все знаем. Целителей берегли. Как могли и как умели. Но не всегда получалось. И поэтому молчим, то ли дань памяти отдавая, то ли наново успокаиваясь, уверяясь, что все-то позади.
- Он позвонил мне, когда стало ясно, что скоро конец. И так бы не беспокоил, но девочки… у него остались две девочки.
- Надежда и Нина?
- Именно. Я приехал. Он был в таком состоянии, что просто слов нет. Я очень на него разозлился, но… умирающим не отказывают. И когда он попросил меня позаботиться о девочках, я дал слово.
А слово свое Одинцов привык держать.
За ним всякое было. И там, на войне… там вовсе с чистыми руками остаться сложно. И потом, тут уже. О многом я не то, что не знаю, не догадываюсь не хочу догадываться. Но вот слово… слово свое Одинцов держал.
- Мы уже… разошлись тогда. Я был в растерянности. Честно говоря…
- Извиняться не стану.
- Я и не жду. Тут сложно сказать, кому и за что извиняться надо.
Кошусь на Бекшеева. Тот сидит молча, видом своим показывая, что не прислушивается. Хотя на деле как раз прислушивается.
- Но как бы то ни было, я забрал девочек в столицу. Но выяснилось, что здоровье у них слабое. И здешний климат им категорически не подходит. Тогда я отправил их к морю. Море очень полезно детям.
Ну да.
Главное, правильное выбрать, не то, которое сизое и темное, дышит холодом, приносит дожди и мокрый снег. И не то, где ветер, разошедшись, поднимает тяжелые валы волн, гонит их к берегу, чтобы разбить о скалы.
Море…
Море бывает всяким.
И я по нему даже скучаю. Малость. Но не настолько, чтобы вернуться на Дальний.
- Года два они жили в Крыму. Здоровье окрепло, но не настолько, чтобы держать их в столице. Да и… у меня дела. Я и дома-то бывал редко.
Он словно оправдывался, и за дела, и за то, что дома бывал редко.
- А потом Надежда попросилась домой. Сказала, что в Крыму хорошо, но там все слишком чужое…
- И ты прислушался?
Надо же…
- Не сразу. Мне казалось, что это каприз. Девочке было двенадцать. Я решил, что она с кем-то повздорила или еще что. Не подумай, что я сатрап и деспот…
Я хмыкнула.
И сатрап, и деспот.
Может, сам по себе. Может, привычка уже, там ведь, прежде, никто не оспаривал его право принимать решения. Тем более решения-то Одинцов принимал здравые. И благодаря этим решениям мы выживали. Только в поле – это одно. И где-то он это понимает, наверняка, но избавиться от привычки сложно. Как и от страха, что если решение примет кто-то другой, случится беда.
- Но после со мной связалась гувернантка, которая сказала, что Надежда почти все время плачет. Она сильно тоскует по дому. Что того и гляди впадет в тоску, а это может быть чревато. Я обратился за консультацией к доктору… и к менталисту. Не смотри так! Бывают нормальные адекватные менталисты, которые помогают людям…
- Знаю, - говорю, чтобы прервать этот поток слов. – Это просто…
- Остаточная тревожность, - Одинцов чай допил. – Так он сказал. И сказал, что знакомая обстановка действительно может помочь.
- И они вернулись.
- Да. У матушки отыскалась дальняя родственница, которая изъявила желание присмотреть… война многих обрекла на одиночество.
И это понимаю, как понимает и Бекшеев. А потому протягивает руку, точно это прикосновение ко мне позволит ему убедиться, что я существую. А я касаюсь его, убеждаясь, что и он настоящий.
Не призрак.
Это одиночество, внутри, оно не исчезнет просто так. Оно будет сидеть, раз за разом напоминая о себе, именно тогда, когда ты расслаблен и не ждешь, когда уже почти поверил, что не один. Оно, пожалуй, и заставляет Сапожника маниакально оберегать свою семью. Оно тянет Тихоню к чужим детям, которые явно перестали быть чужими, заставляя выслушивать чужие беды, вникать, мирить, искать пути и подходы, подкупать, решать проблемы и отмахиваться от возмущения женщины, что не готова принимать такую вот помощь.
И самого Тихоню.
- Софья Васильевна – хорошая женщина… не смотри. Действительно хорошая. Она совершенно не похожа на матушку. Очень мягкая и добрая, такая… я бы сказал, трепетная. И девочек она приняла. А они – её.
- И все вернулись…
- Змеевка. Деревня называется Змеевка. Особняк стоит чуть в стороне. Когда-то Змеевка принадлежала Пестряковым, но это было давно. Хотя там и помнят. Особняк я помог восстановить. Хозяйством тоже было кому заняться. Я нанял учителей. Сперва для девочек, потом вовсе открыл классы для местных. Война…
Война.
Давно её уже нет, а эхо до сих пор стоит.
- Теперь там вовсе школа стоит. И Надежда в ней преподавала, как и Ниночка теперь…
- Что случилось? – подал голос Бекшеев.
- Не знаю, - Одинцов сказал это не сразу. – Я навещал их, когда получалось. Читал отчеты. Приглядывал за управляющим. Матушка созванивалась с Софьей Васильевной. Да и она порой ко мне обращалась, если возникала нужда. Правда, редко. Содержание на девочек выплачивалось, его хватало… в последний раз как раз речь шла о желании Надежды преподавать в школе, а для этого ей нужно было сдать экзамены. Я помог. Нет, нет… просто организовал комиссию.
Одинцов замолчал, наверное, понимая, что одного этого факта достаточно, чтобы экзамен был сдан.
- Я удивился тому, что она выросла. Это как… время. Его не ощущаешь. Оно идет-идет, а его все равно не ощущаешь. Пока вдруг однажды не увидишь, что вместо ребенка, которого однажды поручили твоим заботам, на тебя смотрит взрослая уже девушка… красивая девушка. Тогда я еще подумал, что совсем выпустил этот момент из головы, что ей надо бы жениха отыскать. Только стоило заговорить, и выяснилось, что жених у нее как раз и был.
- Анатолий? – уточнила я очевидное.
А Одинцов ответил:
- Да.
[1] Кстати, вполне себе реальная примета (или совет?). Прим.автора
[2] Кстати, еще одно вполне реальное народное поверье.
[3] Змеевик –
