муж еще спал, и только в последний момент, завязывая корсет вишневого цвета, разбудила его с предупреждением, что бекон пережарится, если он не поторопится с собственным туалетом.

За завтраком они снова говорили о свободной комнате. Миссис Дарнелл по-прежнему признавала привлекательность плана, но не представляла, как им уложиться в десять фунтов, а раз они люди благоразумные, то не станут и запускать руку в сбережения. Эдвард имел хорошее жалованье в сто сорок фунтов в год (с прибавками за работу в тяжелые недели), а Мэри унаследовала от дядюшки, своего крестного отца, три сотни фунтов, рассудительно положенные в банк под 4½ процента годовых. Значит, считая подарок тети Мэриан, их общий доход составлял сто пятьдесят восемь фунтов в год – к тому же их не отягощали никакие долги, поскольку Дарнелл оплатил обстановку дома из денег, скопленных пять-шесть лет назад. В первые его годы жизни в Сити доход, разумеется, был поменьше, и жил он к тому же на широкую ногу, даже не думая копить. Его влекли театры и мюзик-холлы, а порой он покупал фотографии понравившихся актрис. Всех их он торжественно сжег, когда обручился с Мэри, и до сих пор хорошо помнил тот вечер; его сердце переполнялось радостью и изумлением, а домохозяйка ворчала из-за мусора в камине, когда он вернулся из Сити на следующий вечер. И все же тех денег уже не вернуть – насколько он помнил, шиллингов десять-двенадцать; и еще больше эта мысль досадовала тем, что отложи он их, они бы очень пригодились в приобретении «восточного» ковра яркой окраски. Были и другие расходы юности: он покупал сигары за три и даже за четыре пенни, последние – редко, зато первые – часто, когда по одной, а когда и пачками по двенадцать штук за полкроны. Однажды его шесть недель подряд неотступно преследовала мысль о пенковой трубке – ее извлек из ящика с заговорщицким видом табачник, когда Дарнелл покупал пачку «Лоун Стар». Вот тоже бесполезная трата денег – этот табак американского производства; «Лоун Стар», «Лонг Джадж», «Олд Хэнк», «Салтри Клайм» и все прочие, которые шли по шиллингу и даже по шиллингу и шесть пенсов за пачку в две унции; а теперь он покупал превосходный медовый табак, три пенни с половиной унция. Но хваткий торговец, узнавши в нем любителя дорогих и курьезных безделиц, кивнул с таинственным видом и, открыв футляр, продемонстрировал ослепленному взору Дарнелла пенковую трубку. Камера была вырезана в виде женской фигуры – головы и туловища, а чубук был из лучшего янтаря – и всего-то двенадцать шиллингов шесть пенсов, сказал табачник, а тут один янтарь, объявил он, стоит больше. Он пояснил, что ему неудобно показывать товар кому-то, кроме регулярных покупателей, и потому он готов взять меньше себестоимости. Какое-то время Дарнелл противился, но трубка не давала ему покоя, и наконец он ее купил. Поначалу с удовольствием показывал ее людям помоложе в конторе, но курилась она плохо, и он расстался с ней незадолго до свадьбы, поскольку сам характер резьбы не давал ею пользоваться в присутствии жены. Как-то поехав в Гастингс во время отпуска, он приобрел тросточку из ротанга – бесполезную ерунду стоимостью в семь шиллингов, – и с сожалением вспоминал бессчетные вечера, когда отказывался от простого жареного мяса домохозяйки и отправлялся фланировать среди итальянских ресторанов Аппер-стрит в Ислингтоне (проживал он в Холлоуэе[24]), балуя себя дорогими яствами: котлетами на ребрышке с зеленым горошком, тушеной говядиной под томатным соусом, вырезкой с картофелем, очень часто довершая банкет ломтиком грюйера, стоившим два пенса. Однажды вечером, после прибавки к жалованию, он даже выпил четверть бутылки кьянти и прибавил в без того позорный счет расходов бенедиктина[25] без меры, кофе и сигарет, а еще шесть пенсов официанту довели счет до четырех шиллингов вместо шиллинга, на который он бы сытно и питательно наелся дома. Ах, как он еще только не разбрасывался деньгами, и не раз Дарнелл раскаивался в своем образе жизни, думая, что, будь он рачительнее, прибавил бы к семейному доходу пять-шесть фунтов в год.

А вопрос запасной комнаты вернул все эти сожаления с новой силой. Дарнелл убеждал себя, что лишних пяти фунтов сполна бы хватило на задуманную обстановку; это, спору нет, ошибка его прошлого. Но теперь он ясно видел, что в нынешних обстоятельствах никак не мог пользоваться скопленной небольшой суммой. Аренда дома обходилась в тридцать пять фунтов, тарифы и налоги прибавляли еще десять – чуть ли не четверть их дохода. Мэри как могла экономила по хозяйству, но мясо всегда стоило дорого, и вдобавок она подозревала, что служанка тайком срезает ломтики и глухой ночью ест у себя в спальне с хлебом и патокой, поскольку девушка страдала расстройством желудка и эксцентричным аппетитом. Мистер Дарнелл уже и не смотрел на рестораны, будь то дорогие или дешевые; брал обед с собой в Сити и по вечерам присоединялся к жене на ужине: корейка, кусочек стейка или холодная нарезка с воскресного ужина. Миссис Дарнелл днем ела хлеб с джемом и запивала молоком; но и при всей строжайшей экономии жить по средствам и копить на будущие расходы было совсем непросто. Они твердо намерились обходиться без смены климата по меньшей мере три года, так дорого им встал медовый месяц в Уолтоне-на-Мысе[26]; и по той же причине они, приняв несколько нелогичное решение, отложили десять фунтов, объявив, что раз уж не поедут в отпуск, потратят деньги на что-нибудь полезное.

Это соображение о полезности и нанесло наконец роковой удар по плану Дарнелла. Они все считали и пересчитывали расходы на кровать и постельное белье, линолеум, украшения, и с величайшим усилием итоговая сумма приняла-таки вид «чего-то ненамного больше десяти фунтов», когда Мэри ни с того ни с сего заявила:

– Но, в конце концов, Эдвард, нам вовсе необязательно обставлять комнату. Я имею в виду, в том нет острой нужды. А если и обставить, расходам уже не будет конца. Люди о ней прослышат и тут же начнут напрашиваться на приглашения. Ты же знаешь, у нас есть родственники за городом, и они почти наверняка – уж по крайней мере Маллинги, – начнут намекать.

Дарнелл увидел разумность сего довода и уступил. Но не без жестокого разочарования.

– А было бы славно, правда? – сказал он со вздохом.

– Ничего, дорогой, – сказала Мэри, увидев, как он удручен. – Нужно придумать какой-то другой славный и полезный план.

Она часто разговаривала с ним, как добрая мать, хотя была на