Шрифт:
Закладка:
– Отпусти. Пусть плату берут те, кто должен.
– А кто должен?
Я не колебалась:
– Не мы.
Тим выдохнул через ноздри, ненадолго прикрыл глаза, а затем разжал пальцы. Мальчишка кубарем полетел на землю и, подскочив, унесся прочь. С его ноги соскочил лапоть, но малец не обернулся.
– Зря ты его так напугал.
– Это мне решать.
Мне не понравилась повисшая в воздухе угроза, пахнущая соленой кровью и горячей сталью. Я покачала головой, пытаясь развеять этот морок.
– Тим, спасибо, – с благодарностью проговорила я, не убирая руку с его локтя. – Но нет нужды меня защищать. Тем более так. На себя беду накликаешь.
Про то, что его поведение, то, как он погнался за мальчишкой, было странным и пугающим, я промолчала. Хотела обдумать случившееся в одиночестве.
Тим упрямо поджал тонкие губы. Я ждала спора, но его не последовало. Тим вдруг рвано выдохнул сквозь зубы и криво улыбнулся.
– Я давно уже ее накликал.
Я нахмурилась, хотела спросить, что он имеет в виду, но Тим бросил:
– Ладно, солнце уже высоко. Пойдем за земляникой.
Он обхватил мою ладонь, лежавшую на его локте, и я последовала за ним. Поначалу мой шаг был неуверенным, задумчивым, но постепенно все дурные мысли выветрил летний зной.
От беды это, правда, все равно не уберегло.
Глава 3
Я воротилась домой с лукошком, полным земляники, уже ближе к вечеру. Пока покормила свиней, загнала куриц в сарай, подтопила баньку, чтобы сестры могли ополоснуться перед сном, уже стемнело.
От нежного аромата лесных ягод, поселившегося в избе, рот наполнился слюной. И все равно возиться с тестом на ночь глядя не хотелось. Если бы не ястребиный взор матушки, свербящий затылок, я бы отложила пироги до утра.
Возможно, сделай я так, и эта история была бы совсем иной…
Я смахнула со лба выступившие капли пота и принялась выкладывать ягоды на подоспевшее тесто. Летом ставни не закрывали, поэтому в окно с покачивающимися от легкого ветра занавесками заглядывал месяц. Его неяркий свет прочертил на домотканых половиках молочно-белые дорожки, добавив узору на полуистертой ткани жемчужного блеска. Из-под заслонки печи, куда должен был вот-вот отправиться пирог, выглядывали алые язычки пламени – робкие, ленивые, они почти не давали света, зато потрескивание огня разбавляло тишину вечера и рождало ощущение дома.
Сестры, занявшие лавку в углу, распахнули сундук и примеряли те немногие украшения, что у них были. Зеркала в нашем доме отродясь не водилось, поэтому сестрам не оставалось ничего иного, как судить о красоте головного убора по зависти в глазах друг друга.
– Посмотри какая! – похвасталась Злата, повязывая голубую ленту под косой и пуская атласные отрезы на спину. – Под цвет моих глаз.
Купава досадливо фыркнула и попыталась уколоть сестрицу.
– Да что твоя лента – так, баловство. Вот такой повязки, как у меня, ни у кого больше в деревне нет!
С этим было не поспорить. Мачехе удалось скопить денег и купить роскошную бархатную повязку, расшитую цветами и речным жемчугом, – лишь одну, на вторую не хватило монет.
– С чего это она твоя? – желчно ответила Злата. – Она достанется той из нас, кто первая пойдет под венец!
– Ой, а то мы не знаем, кто это будет! Про мое приданое уже сваха спрашивала!
– Ах ты!..
Я поморщилась, борясь с желанием прикрыть уши. Сестры лаялись каждый день, больше от скуки, чем от желания повздорить. Боясь подпортить красоту лица и мягкость рук, они, с молчаливого одобрения своей матушки, переложили на меня всю тяжелую работу по дому.
Крики сестер становились все громче. Они разбудили мачеху, задремавшую у окна. Разлепив глаза, та сразу накинулась на меня:
– Васька, ну сколько можно возиться? Голодом удумала нас уморить!
Я прикусила язык, с которого рвался язвительный ответ. Усталость давала о себе знать, и убегать вновь в темноту ночи, подгоняемая мачехиной хворостинкой, я не желала. Молча поставила пирог в печь, едва не споткнувшись о кота, вертящегося под ногами. Тот раздосадованно мяукнул и уселся возле окна умываться. На меня он косился с явным раздражением. Видимо, перенял настроение мачехи, в которой признавал полноправную хозяйку. Лишь от ее слова зависело, получит ли он сметану, сливки или нагоняй.
– Гостей намывает, – заметила мачеха и тут же перевела взгляд с полосатого и безымянного кота на меня. – Чай не барыня, отдыхать недосуг! Давай-ка помоги мне одежду починить.
На столе стояли единственная свеча и пара огарков, почти не дававших света. Я с тоской подумала о том, что сейчас придется орудовать иглой в потемках.
– Завтра починю, – попыталась я договориться с мачехой. – С рассветом поднимусь и до утренних работ все сделаю.
– Вот еще! Злате этот сарафан уже утром нужен.
Не оставалось ничего другого, как взять иголку, нитку и сарафан из рук мачехи, которая штопала его до этого сама. Стежки у нее выходили крупные, заметные. Я поколебалась, хотела даже распороть и переделать, но спохватилась, что так провожусь до утренних петухов, и просто продолжила ряд.
– Тонкая работа, – проговорила мачеха, заглядывая мне через плечо. – Рукодельница, вся в мать.
– Матушка не любила возиться с нитками и иглой.
Затылок обожгло болью. Рука у мачехи была тяжелой, так что голова дернулась, и иголка проколола подушечку пальцев. На стол упала алая капля и угодила в огарок. Огонь зашипел, дернулся, но вновь закружил вокруг почерневшего фитилька.
– Вот глупая, ведьму свою вспоминать удумала! – возмутилась мачеха. – Я твоя матушка! Я тебя ращу, кормлю и пою.
Из угла, который облюбовали Злата и Купава, донеслись приглушенные смешки. Сестры обожали те представления с моим участием, что временами устраивала мачеха. Она, словно почувствовав их жажду до зрелищ, раздухарилась и добавила:
– Только благодаря мне тебя еще терпят в деревне! Так-то, дочка.
Я поморщилась. Мачеха редко называла меня дочерью, только если хотела уколоть. Каждый раз это вызывало в душе бурю внутреннего, невидимого глазу возмущения. Оно рвало мне грудь, как зверь когтями добычу. В этот раз злость смешалась с болью. Я прикусила щеку изнутри, чтобы не закричать, вцепилась в порванный сарафан, чтобы не выскочить из-за стола. Вместо этого сделала глубокий вдох носом и так же медленно выдохнула сквозь зубы. Пламя свечи чуть дрогнуло. Наверное, от моего дыхания.
На какое-то недолгое время в избе установилась тишина. Сестрицы устали препираться и теперь расчесывали косы друг друга, мачеха пила чай, а я чинила платье. В распахнутое окно заглядывал полумесяц. Кот с лавки перебрался на печь и свернулся там клубком.
– Говорят, Ивану-то отец невесту выбрал, – проговорила вдруг Злата. – По осени свадебку справят.
Игла в моих пальцах снова дрогнула, но в этот раз кровь не пролилась. Так, иголка чуть процарапала кожу.
– Самое время, – поддакнула мачеха, дуя на горячий чай. – Пора ему возмужать, стать опорой отцу. А то как холостому бобылю дела передавать?
– Семья у него богатая, – между делом сказала Злата, поглядывая на меня с кривой усмешкой. – Многие бы хотели породниться с ней.
Я упрямо поджала губы и заработала иглой быстрее, словно надеялась ею, как оберегом, отогнать дурные мысли. Те, что Злата хотела на меня навести.
Рука потянулась к заветному материнскому подарку, спрятанному на груди под рубашкой, но я остановила сама себя на полпути. Куколка так и оставалась моей тайной. О ней знал лишь Тим.
– А кто невеста? – с любопытством спросила мачеха. – Мы ее знаем?
– Не наша она, – ответила Купава. – Из чужой деревни. Вот ведь досада, правда, Васька?
Я вздрогнула и, не отрывая взгляда от иглы, орудуя ей так, что в глазах мельтешило от металлического блеска кончика, нарочито равнодушно пожала плечами.
– Мне-то что?
– Ну как же, – сладко протянула Злата, подсаживаясь ко мне на лавку. – Вы ведь все время вместе проводите.
– Он мой друг.
– Да? – Ко мне со второй стороны подсела Купава. – А поглядишь на вас, ну ровно два голубка милуются!
В груди поднялась волна глухой, туманящей разум, как отрава, обиды. Уколотый палец заныл, в уже подзатянувшейся ранке заалела кровь. Она не пролилась, лишь показалась. Один из огарков, тот, что был ближе ко мне, вспыхнул и погас.
– Нет между нами ничего, – сквозь зубы, сдерживая рвущую грудь боль, ответила я.
Сестры переглянулись. Мачеха с любопытством попивала чай, не вмешиваясь в разговор, но явно получала от него удовольствие.
– Это хорошо, это правильно, – поддакнула Купава, будто доверительно придвигаясь ко мне по лавке. – Ведь кто тебя замуж возьмет? Ведьма!
Последнее слово она прошептала мне в ухо. Я отшатнулась от нее. Пальцы задрожали, в глазах потемнело. Я моргнула. Второй огарок потух так резко, будто его задули. Белесый дым от фитиля закрутился в спираль и почти тут же развеялся.
Спавший