Шрифт:
Закладка:
– Мой сын потерял работу, – сообщает Россана немного погодя.
Я делаю затяжку и наблюдаю, как рассеивается дым в желтоватом свете маленькой лампочки под потолком. Помещение кухни – темное, с дряхлой мебелью и выщербленной кафельной плиткой. Атмосфера, в общем, гнетущая. Но, во всяком случае, кухня кажется чистой.
– У него трое детей и жена, которых ему надо кормить, и он не знает, что ему делать. А у меня денег он брать не хочет, от меня ему ничего не надо!
Россана – спокойная, миролюбивая женщина, несмотря на свое агрессивное лицо с резкими чертами, черными грозными глазами, орлиным носом и мясистым ртом. Именно это противоречие и делает ее такой привлекательной.
– На самом деле он со мной не разговаривает. Когда я прихожу навестить внуков, он просто уходит. Он не может простить мне того, чем я занимаюсь.
– А зачем ты ему сказала?
– Он сам узнал, не так давно. С тех пор он не хочет со мной разговаривать.
– Но почему, ты ведь сколько уже этим занимаешься?
– Тридцать лет, уже целую жизнь! – Ничего себе, если бы она платила пенсионные взносы, она могла бы скоро выйти на пенсию. Я стараюсь не думать, сколько мужчин побывало за последние тридцать лет на этой кухне, и концентрируюсь на ее словах. В том числе и потому, что, пока она говорит, мой мозг уже приступил к поиску решения. – Хозяин фирмы выгнал его ни с того ни с сего, даже не выплатив расчета.
– Как такое возможно?
– Он работал без оформления, ты же знаешь, как у нас это бывает.
Ну конечно, я знаю, вот только никак не могу с этим смириться. Она снова принимается что-то говорить, я подливаю вина в бокал. Я уже ее не слушаю – мне только что пришла в голову одна мысль.
– Может быть, что-то и можно сделать, – прерываю ее я.
Она смотрит на меня со слабой улыбкой, пытаясь понять, шучу я или серьезно.
– Тебе нужно спросить сына, может ли он доказать, что он там работал, есть ли кто-то, кто готов выступить свидетелем. Может быть, удастся составить неплохой иск и подать в суд на этого типа.
– Правда? – В глазах у нее загорается свет.
– Я сказал «может быть»…
– И как это сделать?
– Ну, предоставь это мне. Скажи только, как зовут хозяина фирмы, и постарайся найти хоть какие-то доказательства, что твой сын там работал.
Она протягивает свою руку к моей, но я инстинктивно отстраняюсь прежде, чем почувствовать что-то вроде раскаяния. Однако Россана уже опомнилась и вернулась к себе прежней.
– А ты что, был адвокатом?
Теперь моя очередь рассмеяться.
– Боже упаси, это моя дочь – адвокат, а я – трансформист!
– Трансформист? Это кто?
– Трансформист – это тот, кто умеет прикидываться кем угодно. Типа хамелеона.
Она зависает в растерянности на пару секунд, а потом говорит:
– Все равно, ты помог бы мне решить очень большую проблему. Я весь день ни о чем другом и думать не могу!
– Ну, я не сказал, что дело точно выгорит, но я поговорю о нем с моей дочерью Звевой – черт побери, она по жизни только тем и занимается, что ведет тяжбы с ближним! Вот увидишь, твоего сына снова вернут на работу. Или, по крайней мере, он получит то, что ему причитается.
Ее рука стискивает мне локоть. На этот раз я не могу отстраниться, это было бы уже слишком.
– Но почему ты это для меня делаешь? Почему помогаешь моему сыну? Почему приглашаешь меня на ужин?
Такое количество вопросов заставляет меня нервничать – особенно когда я не знаю на них ответа. Я не знаю, почему мне хочется ей помочь, но я внезапно чувствую, что это будет правильно. Я поднимаюсь без всяких объяснений и направляюсь в спальню в поисках своей одежды. Она показывается в дверях и какое-то время молча наблюдает за мной, а потом выдает:
– Предложение еще в силе?
– Какое? – Я отыскиваю взглядом свои вещи среди разбросанной по комнате одежды.
– Приглашение на ужин.
По правде говоря, сейчас у меня уже нет сильного желания. Может, потому что я только что слопал яичницу из трех яиц, или потому что большинство стариков в этот поздний час мирно храпят в своей постели, но ужинать с Россаной и говорить о Данте и Звеве мне больше не представляется столь уж заманчивой идеей. Только вот теперь уже поздно брать свои слова назад.
– Конечно! – отзываюсь я, с большим трудом наклоняясь, чтобы подобрать с пола носки.
Россана подходит ко мне и обнимает меня сзади. Тяжесть ее огромной груди заставляет меня пошатнуться, и на секунду я опасаюсь, что вот-вот окажусь на полу с переломанными костями, но мне удается выпрямиться, удержавшись на ногах.
Это первый раз, когда она так обнимает меня, но с другой стороны, это и первый раз, когда я ем у нее дома и рассказываю ей о своих детях. Кажется, я теряю контроль над происходящим. Я оборачиваюсь в надежде, что она поймет сама и отодвинется от меня подальше, но она не сдвигается ни на миллиметр. Мы так и остаемся в обнимку, почти соприкасаясь друг с другом лицом, как двое подростков на скамейке у школы. Она смотрит мне в глаза, я – на ее грудь. Если бы я поднял взгляд, то самым естественным было бы поцеловать ее. Только вот такому старперу, как я, негоже целовать женщину. Всему есть предел.
К счастью, Россана – женщина опытная и понимающая и знает, в какой момент нужно разрядить обстановку. Она заметила, что я так и не отрываю взгляд от ее груди, и выдает лучший вопрос за весь этот вечер:
– Что скажешь, может, пойдем еще разок?
Я задумываюсь на мгновение и потом с серьезным видом киваю. По правде говоря, мне кажется, что тот хрен у меня внизу не совсем со мной согласен: неплохо поддерживать спортивную форму, но и перегружать мотор тоже неправильно. Вот только я не готов признаться в этом даже с Россаной. Поэтому я отвечаю:
– Давай, только сначала возьми что-нибудь и накрой это чертово зеркало!
Соевые котлеты
– Папа, открой, это я!
Я нажимаю кнопку домофона и так и остаюсь стоять, упершись взглядом в белую стену и пытаясь ответить себе на вопрос, который буравит мой мозг: что тут делает мой сын? Да еще и в такое необычное время?
