– А ребёнок? – спросил Гоша, но мужик не ответил.

Дежурная «Газель» медленно плыла по пустым дорогам. Ночь сдавалась, но утро ещё не хотело просыпаться. Горело небо солнцем, проступало красным и золотым.

– Теперь куда? Всё? На базу?

Проезжали по Батайской.

– Вон там, в посадках останови, – попросил оперативник.

– Невтерпёж? В отделе, может, сходишь? – предложил Кулаков.

– Останови.

Машина заняла обочину, заморгала нервно аварийка. Гоша неторопливо скрылся в голых тупиковых кустах.

Кулак, в принципе, умел ждать, пока следственная группа часами работает на местах преступлений. Он обычно залипал в киношку на планшете или играл в телефон, чтобы ускорить время. Завтра же, то есть уже сегодня, надо тренироваться. Турник, пробежка. Если не сдаст итоговую аттестацию по физподготовке, то лишат на полгода процентной надбавки. Тогда опять придётся таксовать по ночам, и не приведи бог, если вызов поступит от начальника или штабного управленца, – донесут, заложат, уволят нахрен. А ведь ещё огневая. На стрельбах Кулаков почти всегда выбивал, но не укладывался в норматив по сборке-разборке автомата. Советовали развивать мелкую моторику и меньше нервничать. Конечно, вам-то легко говорить, а у меня – семья. Он представил, как выйдет на огневой рубеж и по команде достанет оружие. Всё легко и просто, главное – не торопиться.

«Команда огонь!»

Подорвались невидимые птицы, словно извергла их старая земля. В тревожном карканье, гуле, свиристеле Кулаков распознал хорошо знакомый звук.

– Гошан! Ты чего!?

Кулаков рванул с единственной мыслью – не может быть, не бывает, не должно.

Оперативник лежал на земле, вывернув неприятно голову. Пистолет ещё крепко сжимала рука. Опять стояла тишина, и должно было что-то обязательно произойти.

– Ты чего?! Гошик! Ты?

Оперативник смотрел и улыбался.

– У меня в сейфе есть патроны, – сказал Гоша, – всё нормально, извини. Устал я что-то. Честное слово.

Небо, тронутое выстрелом, смотрело внимательно и гордо.

Между жить и служить

На районе Жаркова – такого, чужого и лишённого, – мог заметить патрульный наряд. Или кто угодно другой, кто набрал бы ноль-два, и тогда бы пришлось опять объясняться.

Ему вынесли официальное предупреждение. Дали, так сказать, первый и последний шанс. Иначе, объяснили, придется оформить увольнение по отрицательным основаниям. «За утрату доверия», – обозначил начальник.

– Ты понял? Понял?

– Да понял я, понял, – признавал Гоша.

– Ты смерти моей хочешь. Одни проблемы.

Пришло сообщение от Тайха – с вопросом «не кричат ли чайки?», что означало, может ли Жарков говорить, не читают ли ребята из надзорных органов его переписку.

Гоша не знал наверняка, читают или нет. Но жить, не оглядываясь на себя самого, хотелось невыносимо.

Он кинул в ответочку уверенный восклицательный знак – всё в порядке, говори.

Тайх мог писать только по двум причинам: или взяли мусора, или пришло лекарство. Мелькнула на экране цифра два, и Жарков добавил: «Ок, давай прямо сейчас». Переписка исчезла по таймеру: через 20 секунд после прочтения.

Тайху без разницы было, в какое время встречаться: спал мало, жил плохо – и не хотел, в общем-то, жить, но по ряду причин ещё держался. Боялся умирать: тридцать лет по лагерям и зонам, ничего хорошего не успел, ни грамма не заслужил.

Никто не знал, где Тайх. Находился он в местном розыске, вёл подпольный образ жизни и был вынужден время от времени встречаться с оперативником. За услугу тот помогал бедолаге, палил контору: «Сегодня лучше не светись – работают».

– Я полжизни просидел, – хрипел Тайх, – но ты, Жора, единственный, сука, нормальный мент.

Не такой уж нормальный, просто разобрался по существу, не позволил накинуть больше положенного.

– Я без веса, – оправдывался Тайх, – без причины рвут, шавки. Объясни им, объясни.

Когда Тайх сбежал из зала суда, первым стали трясти Жаркова. Ребята из собственной безопасности имели стукачей в каждом отделе. Жаркова легко сдали, и сам он как-то предательски растерялся и дал понять, что действительно владеет информацией.

– Понимаете… – сказал.

Но его не поняли.

Либо говори, либо сам пойдёшь по статье. Жарков такой статьи не знал, которая запрещала бы иметь дела с бесноватым контингентом. Напомнили: «Утрата доверия».

– Повесился Тайх, – наплёл Жарков, – в тюрьме бы не выжил. Дохлый уже, последний заплыв.

Не поверили, но сделали вид, что – да. Никто не хотел работать, каждый торопился домой.

Встретились в парке, у подвесного моста. Выглядел Тайх не очень. Ковылял, как раненая псина, и всё оглядывался: никто ли там не сидит на его старом ободранном хвосте?

– Здарова, – сказал, и Жарков протянул руку.

Тайх оправдался, что растянул запястье и не может, хоть и рад. Лишь плечо вперёд выставил, вроде как уважил.

Нормальный вор никогда не будет общаться с ментом, а уж здороваться (осталось только по-братски обняться) тем более. Тайх давно отошёл от воровских дел, священный метилэфедрон (по-простому «скорость») победил уверенно и навсегда. Потому всё равно уже было бродяге, с кем вести разговор. Никто не мог упрекнуть его, а кто рискнул бы – поплатился. Раньше Тайх «присматривал» за «семёркой», где строгий режим и красная администрация. Умел держать и кулак, и масть – не страх, но уважение, и потому былой авторитет ещё сохранял силу памяти и связь воровских поколений.

– Ну, чего там, принёс?

Жарков стучал ботинком о свежую наледь и тоже просматривал территорию. Чужие глаза – везде и всюду; даже если не видишь, даже если уверен, что никого, – обязательно кто-то рядом.

– Такое дело… – медлил Тайх. – Короче, цена выросла.

Гоша достал кошелёк и протянул две купюры.

– Хватит?

Тайх взял деньги, развернулся и пошёл. Обычная схема: на пятом или шестом шагу из его кармана будто бы случайно выпал полимерный свёрток.

– Да стой ты, – бросил Жарков.

Он поднял «товар» и обнадёжил, что устаканилось вроде бы: розыск вот-вот прекратят, забудут и, может быть, простят. По крайней мере, сейчас – никакой суеты.

– Простят, ага. Скорее, я мусорнусь, чем ваши шакалы отстанут.

– Всё равно не очкуй. Разберёмся.

– Да не очкую, – возразил Тайх, – мне плевать уже.

Прокричала полицейская сирена. Ударило синим и красным. Дрогнула проезжая часть крепким шумом, свистнул на повороте служебный «Фиат».

– Идти надо.

Жарков поддержал. Ближайшие две недели он мог жить.

– Ещё достанешь? – спросил и отвёл взгляд.

– Кончай, Жора, я тебе говорю. Мальчик взрослый, должен понимать.

Жарков снова протянул руку. Тайх опять выставил плечо. Бывай, не забывай, заканчивай. Разошлись бы, но Гоша вспомнил и окликнул:

– Эу! Забыл совсем. Слушай, ты знаешь такого Глазика? На «семёрке» сидел. Откинулся в октябре.

– На «семёрке» я знаю всех, – гордо ответил Тайх, – но за Глазика не скажу. Нет таких, и не было никогда.