Шрифт:
Закладка:
Утомленный творящимся в его мозгу беспределом, он вскакивал со своего табурета и прогонял сожительницу и другана из дома, надеясь, что, как только те покинут дом, некошные заткнутся…
И если друган и Натаха в конце концов, надавав Витьку затрещин по лохматой шевелюре, прикрывающей голову, убрались из дома, то голоса и не подумали его покинуть и даже не пожелали затихнуть.
Они продолжали производить в мозгу тихое шептание, громкие, издевательские диалоги и песни, иногда приправляя все это ударами барабана или звоном медных литавр. И до того измучили своей болтовней того, в ком обитали, что он, Витюха, хоть и не желал пить, все же опорожнил остатки «Жидкости». И выскакивая из кухни в сенцы, шибанулся об притолоку двери головой да, повалившись на пол, то ли уснул, то ли вновь потерял сознание… В общем, на время забылся.
Когда Витек пробудился и открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на деревянном полу сенцов. Холодный ветерок, выбиваясь из щелей пола, проникал в сенцы через плохо прикрытую входную дверь, кружил над ним и даже обнимал. Его ледяное дыхание пробиралось сквозь рвань одежды, покрывающую кожу, и морозило все части тела, заставляя тяжело и судорожно вздрагивать конечностями. А еще Виктор почувствовал своим замершим или отдышавшимся в тишине мозгом какую-то надвигающуюся беду, похожую на серо-бурую грозовую тучу, несущую в себе молнии, дождь и град… словом, непогоду… Отсутствие некошных в голове создало непреодолимое состояние ужаса и страха в его душе (если она, конечно, у него была).
Какое-то время он продолжал лежать на полу, страшась обратить на себя внимание голосов и пугаясь надвигающейся беды. Одиноко висевшая в сенцах лампочка освещала комнату мутноватым светом, и полумрак, витающий в углах, около закрытых дверей, ведущих в кухню и на двор, около замершего, робеющего при виде хозяина холодильника, вызывали тревогу. И казалось Витьку, трясущемуся от холода и пьянства, что вокруг него витает не холодный ветер, ворвавшийся через плохо утепленные стены и щели в полу, а кружит здесь страшное, прозрачное чудовище с двумя огромными крылами и длинным хвостом, которое лижет его лицо, волосы и даже грязный свитер своим невидимым языком, словно принюхиваясь и, верно, собираясь вскоре проглотить его целиком.
Страшась своих собственных мыслей и ощущений, Витек решил все же подняться. Вначале, подогнув ноги в коленях, он уселся на полу. И в тот же миг ощутил в животе тягучую боль вечно голодного желудка, а перед глазами мгновенно появилось черное облако, в котором, как в предгрозовой туче, замелькали яркие, удлиненные, серебристые вспышки молний. Серебристые стрелы били не только вертикально вниз, но и норовили ударить Витюху в глаз или в нос, при этом каждый раз, когда им удавалось достичь живого тела, они выбрасывали на месте соприкосновения тысячи мельчайших огненных капель…
Помотав головой и прогнав от себя и огненные капли, и серебристые молнии, и черное облако, Виктор Сергеевич принялся подниматься на ноги. Тяжело кряхтя и раскачиваясь из стороны в сторону, придерживаясь за дверь, под которой он и отдыхал, Витек встал и начал шарить рукой по деревянному ее полотну в поисках ручки. Немного погодя ему удалось нащупать дверную ручку в форме сферы, у которой когда-то был язычок-защелка, фиксировавший дверь вплотную к дверной коробке, но от частого использования (открывания и закрывания) язычок переломился надвое и теперь более не смыкал плотно дверь, а ручка как таковая, перестав выполнять функции поворотной, служила нынче лишь для поддержки и рывка. Наткнувшись на эту ручку, хозяин дома крепко схватился за нее, покачнулся назад и вместе с этим качанием резко открыл дверь на себя. Пронзительно заскрипев петлями, дверь отворилась, и Витек, переступив через порог, вошел в кухню, где, несмотря на грязь, беспорядок и вонь, царило утро… Оно пробивалось сквозь немытые окна, сквозь желтые газеты и вносило с собой свет в этот гадкий и провонявший мочой, блевотиной и грязью дом.
Перехватившись рукой, Витька дернул за внутреннюю ручку дверь на себя и шагнул вперед. Дверь же, словно послушное и забитое дитя у худых родителей, тотчас закрылась. А беспутный хозяин уже делал коротюсенькие, неуверенные шажочки, стремясь как можно скорее подойти к столу и опереться на него да упасть сверху на массивный табурет, что стоял неподалеку, не в силах удерживать вертикальное положение тела.
Шаг, еще шаг, громкий «ик» голодного и бурчащего желудка, и вот уже трясущиеся пальцы ухватились за край стола и, придерживая раскачивающийся стан, с трудом усадили зад на табурет, который с таким же трудом обнаружили под собой.
Витюха опустился на табурет и, крепко держась за стол, обвел мутным взглядом кухню, с трудом концентрируясь на грязной, давно лакированной и уже обильно покрытой пятнами и щербинками поверхности стола.
– Фу…, – с трудом исторг он из себя и вновь громко икнул так, что в желудке что-то подпрыгнуло и, тяжело булькнувшись обратно, отдалось острой болью вначале в правом боку, затем в левом.
От острой боли из глаз Виктора в разные стороны прыснули слезы, да такие обильные, похожие на струи фонтана, в который только что подали приличный напор воды. Мешая слезы и вытекающие из носа сопли, Витек освободил левую руку, крепко сжимающую край стола, и принялся ладонью утирать новые и новые потоки жалости к себе, а после, не выдержав таких страданий, уткнулся лбом в стол и громко зарыдал. При этом стоящая на середине стола закопченная кастрюля, полная остатков шелухи, принялась тихонько подпевать своему хозяину, выводя что-то близкое к «звян-звян».
– Несчастный… какой же я несчастный, – приговаривал Виктор и, высунув изо рта язык, загибая его вверх, начал слизывать им текущие из носа сопли, ударяясь лбом о деревянную поверхность стола, продолжительно хрюкая и сотрясаясь всем телом. – Что же я такой несчастный, никому не нужный… Вот-вот, чую я, что-то со мной случится… Беда какая, а я… я никому не нужен… Где ж справедливость, где ж, эти… как их зовут…
Но название тех, о ком он подумал, Витька не стал озвучивать, а потому было непонятно, вспоминал ли
