Кто-то может сказать: какая неблагодарность, какая глупость. Но они нас не знают. Не знают ни форму наших сердец, ни холодные руки, которые их слепили.

Это мы привыкли засыпать у очага, подчиняться воле острозубых сводных сестёр и братьев, стоять в лесу в одиночку, когда в нашем распоряжении лишь след из хлебных крошек, ведущий к дому. Боль нам жизненно необходима. Она пронзает саму ткань нашей жизни, в которой радость, и комфорт, и тепло другие сделали чуждыми и далёкими. Боль обращается к нам голосом, несущим в себе священную уверенность гимнов:

«Я знаю точно, что тебе нужно, и дарую тебе это».

Глава четвёртая

Жених

К концу третьего года нашего брака я понял, что секрет вечной любви – это страх. Страх удерживал и привязывал любовь. Без ужаса, который возникал при одной мысли о жизни без любимого человека, не было необходимости любить его.

Я пытался любить Индиго так, как ей было угодно.

Научился не задавать вопросов, когда в её остекленевших глазах отражалась затравленность, если она думала, что я не вижу. Однажды она отправилась в кино без объяснения причин. Фильм казался невинным – история двух сестёр, хотя сейчас я уже не вспомню деталей. А в другой раз я обнаружил, что она всхлипывает в саду над мёртвой птицей. Я сказал, что поеду в город и куплю ей пару птиц, если это её так расстроило. Она лишь уставилась на меня в замешательстве.

Однажды я набрёл на осколок тайны Индиго. Это оказалась прядь волос, изогнутая, как манящий палец в Галерее Чудовищ. Волосы застряли под лапой гранитного сфинкса у входа в спальню.

Сначала я просто смотрел на переплетённый локон. Сколько раз я касался когтей этого сфинкса по пути в спальню. На этот раз я провёл ладонью по желобку в районе запястья, и его лапа отъехала в сторону, открыв небольшую выемку, где и лежала свёрнутая прядь. Волосы были на ощупь прохладными, почти такими же тёмными, как у Индиго, блестящими, как шёлк. На конце косы болталась пара зубов, на одном из которых была выгравирована буква «Л».

– Что ты делаешь?

Я быстро сунул прядь обратно в выемку, но слишком поздно. Индиго стояла на другом конце коридора. От дождя её волосы слиплись. В воздухе разливался запах металла и озона, и на миг я подумал, что гроза, бушевавшая за окном, проследовала за ней в дом.

– Они торчали, – ответил я. – Я подумал…

– Ты совал нос не в своё дело, – сказала Индиго, и её голос был холодным от ярости. – Ты же знаешь, тебе нельзя.

– Это вышло случайно, Индиго, – возразил я, сделав к ней шаг. Она дрожала, и я надеялся, что это от холода. – Давай забудем об этом. Это было ошибкой.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Я же велела тебе не лезть не в своё дело.

– Я – всего лишь человек, Индиго, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал беспечно. – Только не говори, что бросишь меня из-за преступления смертных случайностей.

На этих словах она замерла. В тот миг я не узнавал её – то, как белки её глаз почти сверкали, как напряжена была её челюсть.

– Я боюсь тебя, – тихо проговорила она. – Ты ужасаешь меня, и потому я знаю, что люблю тебя… но ты меня совсем не боишься, не так ли?

Не проронив больше ни слова, она оставила меня в Галерее Чудовищ. И я не пошёл за ней. Сказал себе, что она слишком остро реагирует, а собственное чувство вины лишь укрепило меня в этой мысли.

В тот день я занимался своими делами, выкинул из головы браслет из волос и зуб с резьбой, хотя не мог перестать думать о восхитительной температуре волос, лишь на несколько градусов прохладнее волос самой Индиго. Я избегал Галереи Чудовищ, даже когда мой собственный зуб – такой же клык, как тот, на котором была вырезана буква «Л», – начал болеть.

К вечеру моя гордость дала слабину. Я вошёл в столовую, готовый принести извинения. Индиго там не оказалось, а стол был накрыт на одного. Той ночью она не пришла в нашу спальню. С ней это было впервые, и я убеждал себя, что гнев пройдёт.

На следующий день было так же.

И на следующий.

И на следующий.

Я начал считать одежду в её шкафу каждое утро и вечер, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь признак присутствия моей супруги, надеясь, что она входила в нашу комнату, а я просто не знал. Часами я бродил по дому. По ночам я ходил по садам. Расспрашивал персонал, хотя они отказывались отвечать на мои вопросы.

Я оставил нашу кровать и теперь спал в гостиной. Через день я стащил подушки и одеяла в коридор перед входной дверью, намереваясь поймать её. На восьмой день её отсутствия мне начали сниться сны.

Мне снился острый запах кедра, занозы под ногтями, и кулаки были все в крови от того, что я всё стучал и стучал в дверь, которую никто не открывал. Я знал, что мой брат на другой стороне. Может быть, и Индиго была там же, или мне снова был вынесен приговор за желания.

«Вы забыли меня! – кричал я им. – Бросили меня».

Этот страх преследовал меня всю жизнь. Родители, которые и так уже были в возрасте, когда я родился, умерли, когда я ещё учился в университете. В то время я чувствовал благодарность за их уход. Не потому, что меня не опечалила потеря, а потому что теперь я был уверен – больше меня некому бросать.

На десятый день её отсутствия я проснулся от кошмара и обнаружил, что она стоит у изножья, у смятых простыней. Я стащил их в кучу в конце коридора и ждал там.

Как только я увидел Индиго, рёбра прошило ужасающее чувство облегчения.

– Ну? – спросила она.

– Я боюсь тебя, – хрипло проговорил я.

Она улыбнулась.

После этого меж нами что-то изменилось.

Я чувствовал, что в последующие месяцы её тайны обрели невероятную силу притяжения, затягивая её в иное пространство. Целыми часами она в одиночестве бродила по берегу, сидела в нашем саду среди болиголовов, паслёнов и других ядовитых цветов, вглядывалась в разные книги, не переворачивая страниц. Иногда она вздёргивала подбородок с настороженным взглядом, словно кто-то звал её по имени. Я вспоминал истории о жёнах-селки. В конце концов море всегда призывало их обратно.

Я наблюдал за ней каждый день, выискивая знаки, что наше время вместе подходило