Однако так можно было занять военнопленных. Япошки заставляли их работать, работать до самой смерти. Петерсон рассмеялся, хотя смешного ничего не было. Загонять военнопленных до смерти, наверняка, было не единственной задумкой япошек.

   Он доел рис до последней крошки. Как и всегда. Все так делали. Джим вспомнил, как иногда оставлял еду в тарелке в кают-компании "Энтерпрайза". Больше нет. Ни крошки. Он поднялся на ноги. Он был ростом под 190 см и когда-то имел крепкое ладное телосложение. Теперь же он больше походил на узел водопроводных труб, замотанных в ветошь. Он уже потерял более двадцати килограммов и продолжал худеть с каждым днём. Неизвестно, как, но продолжал.

   Петерсон прошёл мимо Уолтера Лондона и сердито взглянул в его сторону. Большинство военнопленных были тощими. Лондон похудел, но тощим он не был. Он мог достать курево, мыло или аспирин и всегда небесплатно. Платить в основном приходилось едой.

   Рядом с шоссе с гор стекал ручей. Пленные мыли в нём миски и ложки, стараясь по максимуму их очистить. Нельзя сказать, что здесь была распространена дизентерия, однако несколько солдат ею уже заболели. Ещё больше бойцов умирали каждый день от тяжелого труда, истощения и голода. Приходилось стараться содержать в чистоте себя и своё барахло. Но этих усилий зачастую было недостаточно.

   Бараков не было. Постелей не было. Даже одеял не было. На Гавайях необходимость во всём этом отсутствовала, в отличие от других мест. Петерсон нашёл заросший травой пятачок и прилег. Неподалеку уже лежали другие. Если ночью они начинали мерзнуть, то прижимались друг к другу и таким образом сохраняли тепло.

   Очнулся Петерсон под утро от удара японского сапога под тощие рёбра. Япошка не ударил его в полную силу, лишь слегка пихнул, чтобы тот поднялся. Если бы Петерсон продолжал лежать, то получил бы полноценный пинок. Довольный японец пошёл будить следующего американца.

   Петерсон встал в строй на утреннее построение. Пока всех не пересчитают, завтрака никто не получит. Пленные выстраивались в ряды по десять человек, так охране было легче их пересчитать. Либо заметно упростить подсчёт. Судя по всему, некоторые япошки имели проблемы со счётом больше десяти. Может, Петерсон плохо о них думал, но ему казалось, что причина именно в этом. Большая часть охранников лагеря, судя по всему, в Японии была крестьянами. Они были грубыми и жестокими, постоянно демонстрировали свою власть над американцами.

   Примерно каждое третье утро с пересчётом возникали проблемы. Это утро оказалось одним из таких. Когда охранники не смотрели в их сторону, американцы тихо переговаривались.

   - Такое снилось, чуть не кончил, а сон проебался, - произнес кто-то позади Петерсона.

   Сам он уже и не помнил, когда ему снились эротические сны. Когда постепенно умираешь с голода, сны о девках уносит прочь.

   Руководивший лагерем японский сержант был не таким уж и плохим парнем. По крайней мере, могло быть и хуже. Очевидно, указания как кормить пленных и как нагружать их работой, он получал сверху. Как и любой другой япошка из увиденных Петерсоном, эти указания он исполнял добросовестно. Учитывая, что ему приходилось делать, он не проявлял жестокость ради самой жестокости. Он не избивал людей и не отрубал им головы, просто потому что захотелось, и своим подчиненным не позволял этого делать.

   Сейчас же он был готов вот-вот взорваться.

   - Смертники! - выкрикнул он одну из немногих известных ему английских фраз.

   По спине Петерсона пробежал холодок. Так случалось всегда, когда он слышал эту команду. Как обычно, первым делом он начал вертеть головой в поисках Уолтера Лондона. С первого раза он его не нашёл. Убедив себя, что это ещё ничего не значит, он присоединился к товарищам по несчастью. Вместе с ними он тщательно пересчитал свой отряд: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... Десятого нет. Где бы Лондон ни находился, здесь его не было.

   - Ох, блядь, - тихо сказал кто-то за спиной.

   - Как он умудрился слинять? - так же тихо и мрачно произнес Петерсон.

   Они наблюдали за Лондоном всю ночь, сменяя друг друга и лишая самих себя драгоценного сна. Тому, за кем следили, этого делать, разумеется, было не нужно. Он спал как младенец. До этой ночи он спал, как младенец.

   - Последней была моя смена, - сказал парень из Орегона по имени Терри.

   В его широких глазах отчётливо читался страх.

   - Наверное, снова вырубился, - продолжал парень. - А потом япошка утром ткнул меня в бок. Я и не думал, пока...

   - Вот именно, пока, - перебил его другой. - Ты нас всех под петлю подвёл. Будь ты проклят.

   - Поздно уже дергаться. Этот мудак сбежал, - более устало, чем ему самому казалось, произнес Петерсон.

   По законам войны, уснувший на посту часовой, вставал перед комендантским взводом. Впрочем, своих сослуживцем он при этом не брал.

   Подошли япошки. Спрятаться в другой, уже посчитанной группе, шансов не было. Может, япошки и не умели считать до одиннадцати, но они знали цифру девять, и знали, что девять - это не десять. Они начали тыкать в них пальцами, кричать и переговариваться на своём языке. Вперед выступил сержант. Он вполне мог досчитать и до девяти, и до десяти. Пленные замерли. Этот сержант, может, и неплохой парень, но сейчас он явно потерял терпение. Петерсону его даже стало немного жаль. Из-за побега он мог пойти даже на жестокий поступок.

   - Дзакенайо!* - выругался сержант. - Бака яро! - добавил он.

   "Идиоты!". Это слово также не предвещало ничего плохого. Но одной лишь руганью он не удовлетворился. Сержант подошёл к ближайшему военнопленному и со всей силы влепил ему оплеуху.

   Возможно, он никогда раньше не бил людей как следует, однако сейчас всё казалось ненормальным. Японские младшие командиры постоянно лупили рядовых, когда начинали беситься. Военнопленные старались этого не замечать и заниматься своими делами. В противном случае, их бы просто пристрелили.

   Хрясь! Хрясь! Хрясь! Сержант, может, был и не высок,