нечто другое, нечто от чеховского Сисоя, который любил повторять лишь одно: «Не ндравится мне!» Если такое сравнение покажется вам неубедительным и малоприемлемым, то можно предложить другое: сравнение с Карениным, который, как известно,

«…в области политики, философии, …сомневался или отыскивал, но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения».

Этот каренинский «синдром» – «синдром» определенности и твердости мнения без достаточности понимания существа проблемы – характерен, по нашему мнению, для фельетона А. Лациса. Поэтому-то автор фельетона и может с завидной самоуверенностью писать следующее:

«Прежде чем подумать, что классик о чем-то не подумал, следует хорошенько подумать»,

не полагая возможным, что совет о необходимости «хорошенько подумать» может быть адресован и ему: ведь если у него есть определенные и твердые мнения, то, вне всякого сомнения, они единственно верные и окончательные. Сомневаться самому и позволять это делать другим – вредно, бесполезно и излишне. Все уже решено. Пути предначертаны.

Фельетоны пишутся к определенному сроку на основе одной статьи или, в лучшем случае, книги и без сомнений в чем-либо. Какие могут быть сомнения у определенного и твердого человека? Читать и понимать художественные произведения нетрудно. Трудности – от лукавого и ученых. Задача критика-фельетониста – понять, не допустить и защитить. Даже в том случае, когда никто не собирается нападать и ударять; речь идет о весьма сложной проблеме смыслового восприятия художественных текстов, о тех фрагментах в них, которые создают неадекватное понимание и влияют на эстетико-аксиологическую оценку этих текстов читателями. Речь идет о выявлении (предположительном) механизмов создания художественных текстов, о материалах, позволяющих судить о влиянии среды, культурного фона и фонда на художественные произведения, о роли авторской и социальной памяти в творческом процессе или делать предположения о структуре психических типов авторов и читателей.

Обо всем этом можно было бы узнать, если не ограничиваться советом другим «хорошенько подумать», но и сделать это самому. И прочитав не статью И.Ю. Марковиной в журнале и не статью Ю.А. Сорокина в соответствующей книге, а всю книгу, на которую ссылается фельетонист. При желании можно было бы узнать также, что проблема изучения смыслового восприятия текстов (с точки зрения имеющихся в них лакун) не является новой. Она рассматривалась в работах Тикнора, Евлахова, Волошина, Пиксанова, Томашевского, Степанова, Лотмана, Муравьева, Свинцова и ряда других ученых. То, что наши фамилии упоминаются в фельетоне вне этого научного соседства и даже, более того, в соседстве с А.С. Пушкиным и Н.В. Гоголем – высокая, но излишняя честь. Хотя можно понять и фельетониста: упоминание фамилий других ученых исказило бы желаемую картину. Ему, вероятно, хотелось, чтобы читатели убедились в том, какими «пустяками» занимаются некоторые (и кто они такие?) ученые. Видимо поэтому он и решил умолчать о тех, кто занимался и занимается указанными выше проблемами. А заодно и о тех писателях, в чьих произведениях, как полагают исследователи, имеются лакуны (Шекспир, Л. Толстой, Лесков, Ремарк).

Немаловажен и следующий факт: в фельетоне не говориться о том, что случайные и ненамеренные лакуны являются лишь одним из видов лакун – лексических, грамматических, стилистических, этнографических, психологических, поведенческих, кинесических, наличие которых в художественных текстах крайне затрудняет их понимание и оценку. И этот «ход» фельетониста вполне понятен: он не читал диссертации И.Ю. Марковиной, а именно в этой работе рассматриваются виды лакун, влияющих на процесс адекватного понимания художественных текстов, но не поколебался бросить тень на качество этой работы. В глазах читателя «фельетонная» картинка не должна искажаться! Тем более, если речь идет о каких-то пустяках, вроде гоголевских «несообразностей». Ведь в основном-то, – говорил фельетонисту его определенный и твердый внутренний голос, – художественная литература читателем и понимается адекватно.

А вот в этом-то и позволительно усомниться на фоне следующих выводов социологов, изучающих не художественную литературу, а лишь тексты газет:

«…в 7 случаях из 10 предъявленные читателям газетные тексты интерпретировались ими неадекватно цели сообщения, так что замысел коммуникатора оставался нереализованным. <…> …многие читатели газет вовсе не знают или имеют неверное представление о многих видных деятелях науки, искусства, литературы, политики, спорта…».

Но об этих фактах А. Лацис, очевидно, и не догадывается. Иначе он бы не был столь поспешен, определенен и тверд в своих выводах, особенно в последнем, который он в духе своего фельетона назвал лакуническим, т.е. пустым в смысловом отношении, непонятным и странным, ибо лакуны характеризуются именно такими признаками. Или лакунический вывод А. Лациса не что иное, как шутка? Может быть, шутя, он забыл упомянуть и о том, что мысль в фокусе логического внимания принадлежит не И.Ю. Марковиной, а В.И. Свинцову? Или это – мелочь, не стоящая упоминания в фельетоне, в котором главное не точность, а «художественность» обработки материала? Наверное, все-таки, мелочь, ибо, когда показываешь статью И.Ю. Марковиной Н.В. Гоголю, можно забыть обо всем.

Мы не будем спрашивать 16-ю страницу: «Сколько же лет Аристарху Платоновичу?» мы понимаем, что это «художественный прием», правда, довольно заношенный и ветхий. Мы помним, что стоит хорошенько подумать, прежде чем задавать вопросы, и что когда у оппонента отсутствуют доказательства, то он охотнее всего использует старейший прием ссылки на авторитет. Как известно, «осуществляется» этот прием разными способами: или ссылается на встречу с автором, или цитирует автора. В нашем случае использованы сразу два способа: А. Лацис встречается с Н.В. Гоголем и цитирует то, на что Н.В. Гоголь «молча ткнул пальцем» и «отчеркнул в своей повести». С чем мы и поздравляем фельетониста: не каждому такое удается.

Смешно? Может быть. Но еще и грустно. Грустно оттого, что читатели должны принимать на веру рассуждения человека, который плохо разбирается в том, о чем он пишет, и от того, что перед ними разыгрывается «урок» журналистского (писательского) мастерства не очень высокого качества. И вдвойне «грустно» из-за стараний автора, у которого отсутствуют аргументы убедить читателей в том, что лакуны в тексте «Евгения Онегина» следует рассматривать как никому не мешающую «мелочь» (здравому смыслу все кажется мелочью), что А.С. Пушкин «обозначил» в черновом варианте, как следует понимать слово «ягоды», и что читатели А.С. Пушкина могут быть спокойны, ибо А. Лацис начеку и защитит их и автора «Евгения Онегина» от происков Ю.А. Сорокина.

Все это дано, конечно, нашим уважаемым фельетонистом не прямо, а косвенно, так сказать, художественно: смеркается, дескать, в лесу раньше, чем в поле, в доме за столом раньше, чем в саду, да и вообще у тогдашних