— Потому и говорю, что по быстрее нужно! Войска Картли и Кахетии с нами, с нами же и воевода аварского хана Мухаммада-нуцала. Пусть они, союзники наши, и бегают по горам и лесам, им сие привычно, — стоял на своем Суворов.

— А коли сладить ловушку с отступлением? — вслух размышлял командующий русским экспедиционным корпусом генерал-поручик Петр Александрович Румянцев, особый представитель Его Императорского Величества Петра III при русских войсках на Кавказе.

— Применить сию тактику против тех, кто эту ловушку издревле использует? — бригадир Александр Васильевич Суворов позволил себе ухмылку.

Такое панибратство было редкостью для этих двух, безусловно, гениальных русских человека. Только наедине и только, когда нет опасности, что их подслушают. Подобное общение являлось чем-то похожим на то, что в будущем могут называть «мозговой штурм». Только не получалось полноценно рассматривать проблему, если использовать все эти «Вы», «Сударь», «Господин» и подобное. Вот так, за чашкой крепкого чая спорить, в меру и, с пониманием, подначивать друг друга, это да.

— А чего огороды городить, если у нас достаточно войск с новоприбывшими? Такими силами мы способны окружить Карим-хана! — размышлял Румянцев.

— Что-то нужно делать уже сегодня! Вот чую я, что в Европе что-то начнется! — сказал Суворов.

— Ты, Александр Васильевич, своими «чую» сердце мое не береди! Нам императором даны шесть месяцев, вот в них и уложимся. Спешка ни к чему, но и промедление смерти подобно, — говорил Петр Александрович.

— Знамо то, но не гоже стоять и измышлять многое, когда неприятель слаб и разобщен. Там даже луки со стрелами есть, да конница доспешная, аки в старину. Нужно бить и крепко! Апосля еще время нужно, чтобы порядок навести, — говорил бригадир Суворов.

Карим-хан два дня назад привел свое войско. Это было не такое воинство, что мог выставить Иран еще шесть лет назад при Надир-шахе. Пятьдесят три тысячи набранных отовсюду отрядо, лишь некоторые из которых могли тянуть на гордое наименование «армия». Для местных реалий этого должно было хватить, чтобы катком пройтись по всем ханствам, которые провозгласили себя независимыми после убийства последнего действительно сильного шаха.

Все объединенное войско Картли и Кахетии было меньше шести тысяч, в основном конных воинов, аварцы привели еще пять тысяч разномастных бойцов. Отдельные ханства, такие, как нахичеванское, ганджинское или шекинское, просто выжидали исхода противостояния.

И вот с последними нужно будет крепко думать. Необходимо выделить тех, кто выбрал светлую русскую сторону ранее. Если получится, что все ханства войдут в состав Российской империи разом и по одному лекалу, то это будет не правильным. И Петр Александрович Румянцев уже отправил всем князькам уведомление о намерениях России и о том, что после неминуемой победы русского оружия, все те, кто не выставил свое войско против персов, будут нещадно аннексированы, а ханские династии станут русскими князьями, но управленческих функций лишаться.

Полномочия Румянцева были достаточны, чтобы, к примеру, укрупнить Грузию, которая должна возникнуть через объединения Картли и Кахетии. Но император еще настаивал на создании нового государства — Армении. Тут уже и у Картли территории некоторые придется отторгнуть и османов потеснить. Предполагалось, что армяне станут столь благодарны, что российские интересы на Закавказье будут иметь даже не союзника, а в лицах армян, сильно большее.

Армения не должна стать полноценным государством, но иметь все возможности для собственного развития, в том числе и национального. Ну и российский император обязательно найдет генерал-губернатора или наместника из числа армян, который будет лично предан Петру Федоровичу.

Еще многое предстоит создать или разрушить на Кавказе, но даже сейчас понятно, что русские пришли навсегда. Бросались в глаза столь разительные отличия войск империи и всякого рода ханских отрядов, что встань сейчас Румянцев против всего объединенного Кавказа и выстоял бы.

Румянцев назначил время атаки на послезавтра, приказав начать подготовку и тренировки личного состава. Мнение командующего изменилось тогда, как прибыл вестовой с письмом, где уведомлялось о подходе большого русского войска иррегуляров. Конные казаки, калмыки, башкиры, ногайцы и отряд крымцев — та сила, подождать которую следовало. Пятнадцать тысяч кавалерии — это серьезно и очень важно для создание образа и, как сказали бы в будущем имиджа, даже бренда, России. Пусть все союзники узрят, что русские походя могут собирать воинство соразмерное числом всей персидской армии, или даже больше.

После очередной встречи вечером за ужином, Румянцев и Суворов, оба товарища, пришли к единому мнению, что нужно все же выждать. Александр Васильевич, даже больше ратовал за то, что нужно обождать подхода иррегуляров. Импульсивность русского бригадира была обусловлена не тем, что он не хотел быстро и решительно разбить Карим-хана, нет, Суворов думал иными категориями. Александр Васильевич сокрушался, что когда он своими егерями разгонит персидское воинство, просто будет мало сил преследовать и добивать неприятеля. У персов было много конных и догнать их егерями или гренадерами не представлялось возможным, а на союзников Суворов сильно не надеялся. Иное дело, когда в русской армии будет большое количество легкой конницы, которая неоспоримую победу русского оружия превратит в полный разгром персов.

*………*………*

Петербург

25 февраля 1752 года.

Я был бледен, сидел за столом и держал в руках пустую, не набитую трубку… [по свидетельствам Г. К. Жукова такая была реакция И. В. Сталина на начало Великой Отечественной войны].

Нет! Я испытывал злость, решимость, был готов сам сесть на коня и мчаться до Берлина, чтобы лично отхлестать по мордасам мужеложца Фридриха.

Ну как же так? Я же давал ему время разобраться и с французами и с Австрией. Фридрих должен был оценить мой ценный подарок — время. Наивно я посчитал, что получится столкнуть лбами европейские державы, а после, на вороненом коне, после одного-двух сражений, я бы въезжал в наш, русский, Берлин. И что себе думал Фермор, когда не обеспечил охрану русских магазинов? Столько добра потеряли! На полгода войны!

Сегодня утром из Либавы прибыл русский корабль с новостями. Это судно ранее привезло немыслимое количество серебра для курлядской знати. Эти «постельные клопы» курляндцы не разрешали России размещать свои гарнизоны на территории герцогства. Потому пришлось очень сильно раскошелиться. Можно было и силой принудить курляндцев, но лучше заплатить там, где дорогу откроет серебро, чем лить кровь и делать эту дорогу опасной.

Я уже почти принял решение о восстановлении Эрнста Бирона герцогом. Нужно только с ним встретится и поговорить, наделить обязательствами перед россйиским престолом. Может и не вся та грязь, что потомки лили на Эрнста Бирона, черна, а есть среди поступков, некогда всесильного курляндца, и белая благородная глина? Не так уж и в упадке пребывала Российская империя при Анне Иоанновне, лепила же она вместе с «гончаром» Бироном свою Россию. И экспедиции были и польшу русский сапог топтал и Бахчисарай познал разорение.

Может быть нужно и обратиться за разрешением к польскому королю Августу III? Но все более ранние контакты с этим человеком говорили о его слабости внутри исконных польских земель, не то, что в Курляндии. Такой себе правитель, который на словах сам просил об усилении русского присутствия в регионе, но на деле не мог повлиять на замшелую курлядскую знать. Без герцога курлядцы возомнили, что могут удачно управлять своим герцогством и без правителя. Еще аукнится им эта «семибоярщина».

Но злило и обескураживало не потерянное зазря серебро и даже не огромное количество провианта и фуража, разграбленное пруссаками. Я был вне себя от так называемых «просвещенных методов войны» дядюшки Фридриха. Если бы Россия избивала и замучила до смерти тысячи прусских подданных, принуждала тех воевать за другого монарха? Я даже не представляю, чем нужно было заткнуть уши от многоголосого воя во всех пресвященных дворах Европы. Вот, чего я не собирался спускать с рук мужеложцу — пытки и убийства истинных верноподданных Российской империи, которые умирали с именем Елизаветы Петровны на устах. Вестовой говорил, что и мое имя звучало со стороны