Подожди немного, Отдохнешь и ты…

Гёте.

На шестой день после увоза Бети в больницу, Антонина Ивановна позвала Надю, показала ей тяжелое письмо, покрытое разноцветными марками и печатями, и спросила:

— Ты, кажется, дружила с Бетей?

— Да.

— Это письмо для нее.

— Не из Нью-Йорка ли?! — вскрикнула Надя.

— Да. А почему ты знаешь?

— Как же не знать, когда Бетя, почитай, каждый день ждала оттуда письма от брата.

— Так надо отнести ей в больницу. Может быть, ты отнесешь?

— С удовольствием, — радостно ответила Надя. — Можно сейчас?

— Можно, — и она вручила ей письмо.

Надя помчалась к себе одеваться. Она одевалась и думала: "Вот обрадуется Бетя".

Бедняжка! Надя вспомнила, как в последние дни она только говорила о Нью-Йорке и брате.

Брат Самуил был единственным человеком из всей их многочисленной семьи, оставшимся в живых, и она была сильно привязана к нему. А многомного лет она не видала его. С тех пор, как после погрома в Одессе при генерале Коцебу, он почти мальчиком эмигрировал вместе с несколькими еврейскими семействами в Америку. В Америке он поступил на выучку к одесситу-портному и мало-помалу выкарабкался в люди. Он женился затем, взял за женой достаточно денег, обзавелся на центральной улице Нью-Йорка шикарной портняжеской мастерской и обшивал нью-йоркскую золотую молодежь.

Десять лет Бетя не получала от него никаких известий. Она уже думала, что он умер. И только в позапрошлом году, наконец, он дал знать ей о своем существовании нежным письмом с приложением 7 долларов. Бетя в то время работала на табачной фабрике. Самуил извинился за долгое молчание и объяснил его тем, что, во-первых — все эти 10 лет он работал, как вол, ночей не спал и боролся с нуждой, и во-вторых, что насилу отыскал ее адрес. В заключение он просил ее немедленно подтвердить получение его письма и написать о своем житье-бытье.

Восторгу и радости Бети не было конца. Она немедленно ответила. Письмо ее вышло мрачным и тяжелым. Она рассказала ему, что положение ее — убийственное, что она работает в табачной фабрике в папиросном отделении, что ей приходится сильно напрягать и без того слабую грудь, что легкие ее засорены табачной пылью, что у нее показалась горлом кровь и, что денег — 8 руб., которые она зарабатывает — еле хватает на нее и бабушку, с которой она живет на краю города у одного сапожника. Коснувшись бабушки, Бетя сообщила, что та вот уже три месяца, как перестала ходить на базар и продавать свои лимоны, так как у нее сильно распухли ноги.

Брат не заставил долго ждать ответа. В новом письме он выразил ей свое соболезнование, велел кланяться бабушке. "Скажи ей, — писал он, — что ее Самуил не забыл еще, как она качала его на руках и кормила сахарными бубличками", пообещал взять ее в ближайшем будущем, как только он покончит с одним делом (каким — он не писал) к себе в Нью-Йорк и приложил опять 5 долларов на лечение бабушки.

"Ты у меня, дорогая, славная Бетичка, единственная сестра моя, — писал он, — отдохнешь, поправишься и мы заживем так хорошо. А я, — ты слышала? — женат, и давно. У меня даже пятеро детей. Скоро ты получишь нашу "группу"".

Восторгу и радости Бети опять не было конца. Она, как безумная, целовала письмо и много-много плакала.

Бетя стала терпеливо ждать. Но брат почему-то на этот раз заставлял себя ждать долго.

Прошло лето, настала зима. Перед решетчатыми окнами фабрики Бети навалило большие горы снегу. А он все медлил.

Положение Бети, между тем, все ухудшалось. Бабушка умерла, пришлось много потратить денег на ее похороны, погасить все мелкие долги. Она измучилась от страданий и долгих ожиданий. Ах, это ожидание! Каждый день, в продолжение года, она ждала, что он наконец вырвет ее из этого душного отделения и возьмет в Нью-Йорк. Она много раз порывалась написать ему, но рука ее не повиновалась. Бетя была по природе очень деликатна и не хотела беспокоить его. Но вот она не выдержала и написала ему отчаянное письмо. Она сообщала, что дела ее очень и очень плохи, что какой-то приказчик из фабрики обесчестил ее, в чем, впрочем, виновата она сама, так как поддалась его обещаниям жениться на ней, и что она сейчас без службы. Дальше она сообщала, что истрепала ботинки в напрасных поисках новой работы, задолжала квартирной хозяйке за два месяца, и что та грозит вышвырнуть ее на улицу вместе с ее "бебехами", что из горла ее все чаще и чаще показывается кровь, что она просилась на службу в качестве служанки, но нигде ее не принимают, так как все пугаются ее "чахоточного" вида, и что ей придется сделать одно из двух — броситься с моста или окунуться в разврат, на что ее со всех сторон толкают разные "факторши".

Прошел месяц, два, три. Ответа опять нет. И Бетя пошла на знаменитый Строгановский мост с твердым намерением покончить все счеты с жизнью.

Но каково было ее разочарование! На мосту, по обеим сторонам, стоят две высокие-высокие решетки с узкими просветами. Ни взлезть, ни пролезть. И стоит подле этой решетки, задрав лохматую голову, какой-то оборванный юноша, сверкает глазами и громко ругается:

— Ишь, какую решетку выгнали! Насильно, подлецы, к жизни привязать хотят! Но наплевать! Для порядочных людей существуют еще курьерские и почтовые поезда. — И, запахнувшись в свое дрянное пальто и надвинув на глаза рыжий картуз с раздвоенным козырьком, он пошел прочь.

Бетя постояла немного на мосту, похлопала глазами через решетку на мостовую под мостом, по которой, глубоко зарывшись в снегу, ползли червяками из таможни быки с канифолью, красками и прочей дрянью, и также пошла прочь. Пошла и подумала: "А что, если я возьму и на один час продамся кому-нибудь и, продавшись, куплю хлеба и продержусь до завтра, а завтра, может быть, Бог пошлет службу и не надо будет лишить себя жизни". Она долго думала, боролась, плакала и решила продаться. Но надежды ее, увы, не оправдались. Добытые ею деньги хватили ей на два дня. Службы Бог не послал и на третий день опять всплыл вопрос