постоянно держались тактики отдаления. Командир полка, к их удовольствию, вскочил на козырек паровозного тендера готового к отправке поезда и окидывал толпы нижних чинов орлиным взором, будучи сам мокрой курицей. По бороде полковника Толбузина стекали дождевые капли, падавшие на полы серой армейской шинели.

— Сядьте, господин полковник, поезд трогается, — предложил ему из окна поручик, выполнявший должность машиниста. Полковник поджал полы шинели и, не расчистив места от угольной пыли, уселся на край открытой площадки. Поезд отбывал медленно, ибо ему преграждал дорогу всякий, кто желал ехать: нижние чины заполняли все крыши и подножки. Тысячи глоток вопили проклятия, со стороны немцев возникала артиллерийская стрельба, и снаряды где-то близко разрывались. Движение нарастало волной, исчезали головы, возникали плечи, папахи колыхались в волнах человеческих голов, как в бурю баканы на фарватерах судоходных рек. Илья Лыков заметил знакомую фигуру в форме младшего нестроевого и подпрыгнул от радости.

— Стык! Товарищ Стык!

Младший нестроевой являлся именно тем, кого называл Илья Лыков, но у него была другая фамилия. Поэтому младший нестроевой хотя и слышал, что звали именно его, но не мог нарушить правил конспирации, о которых Илья Лыков ничего не знал. Но радость Ильи Лыкова все же не омрачилась: оказалось, что и в огромном перемещении людей можно встретить нужного человека.

— На войну, Илья, мы с тобой пришли простаками, — вздохнув, заметил Павел Шатров.

Они продолжали свой путь по шоссе Вержболово — Волковышки; мелкий дождик пронизывал плотные шинели, а липкая грязь приставала к подошвам. Былая российская грязь засасывала все движущееся, кроме нижних чинов, следовавших пешком. У друзей естественно возникал вопрос: одолеет ли российскую грязь немецкая техника?.. Автор опускает поставленный вопрос, ибо одолевать российскую грязь пришлось его героям, одолевшим не только четыре года империалистической войны.

Автор предполагает встретиться с героями на протяжении и того, и иного времени, если обстоятельства сему поспособствуют.

Ноябрь 1932 г. — февраль 1934 г. Москва

Причины происхождения туманностей

Любительское исследование беспокойного человека

Екатерине Семеновне Жарковой

РОДОСЛОВНАЯ БРИЧКИНЫХ

Дело было-то во Россеюшке,

Да во дурацкой нашей стороне.

Ив. Жамкин — забытый поэт

По метрическим записям турчаниновской церкви (переданным ныне сельсовету) родословная Бричкиных шла по восходящей линии: на протяжении больше четырехсот лет и имеет свое историческое начало.

Будто бы Иван Грозный проездом под Казань на битву с татарами, совершив самолично богослужение в турчаниновской церкви, убоялся отбывать в дальнейший путь в царской колымаге (не подпилили ли осей верные слуги) — потребовав простую телегу.

Дальнему предку нынешних потомков якобы и посчастливилось, впряженным в собственный рыдван, предстать пред светлые очи царя. Царь, уважавший покорность, взамен рыдвана приказал выдать мужику колымагу из-под самого знатного вельможи. Стремянной царя, которому было поручено выполнить царскую волю, предварительно высек предка розгами, — чтобы и впредь имел уважение к власти, — в даре же царском не отказал.

Приходский дьячок посчитал нужным занести сей исторический факт на бумагу, в родословные метрики. Но, плохо умея изъясняться письменно и не найдя точного начертания слова «колымага», дьячок изобразил сей предмет фигурально, под титлами.

Позднейший турчаниновский причт, пересоставляя метрики для ревизских сказок, обнаружил фигуральное предначертание дьячка и, не разобравшись в титлах, присвоил колымаге новое название: «бричка». Отсюда, как от опорной точки, и исходит родословная Бричкиных.

Село Турчаниново, в своем наименовании и причислении к населенным пунктам, имеет позднейшее начало: некий княжич, володевший той вотчиной, по младости и слабоумию забавлялся дудками-турчалками, а поставщиками тех дудок были вотчинные люди — предки Бричкиных.

Почти каждый из предков в родословной оставил неизгладимый след: Стратон Бричкин, современник слабоумного княжича, пребывая у последнего в должности скалозуба, съедал за раз двух индеек и выпивал бочонок квасу, чем и забавлял княжича. Сам княжич, по дробности роста и кволости груди, съедал всего лишь пупочек индейки. Княжич благоволил к Стратону, вознаграждая его за утехи. Сын Стратона Евлампий — современник отечественной войны, — унаследовав от отца прожорливость, но не имея возможности питаться индейками, съедал за присед меру картошки, непомерно пучившей живот. После еды он ложился на спину, предоставляя право каждому за два алтына ударять молотком по пузу. Молоток отпрыгивал, как от резины, а Евлампий сопел и отдувался. Только один раз отпрыск княжича ударил Евлампия за рубль ассигнациями, потрафил повыше пупа, ближе к сердцу, — Евлампий закашлял кровью и зачах.

Внук Евлампия, Парфен, не унаследовал дедовской тучности, был сухощав и костляв и съедал обычную норму пищи. Но он имел другое свойство, обеспечивающее посмертную память. Он бился об заклад с позднейшим потомком княжича и выпросил у последнего лошадь, сорокакратно, без перебоя испустил громогласно дурной дух. Парфен желал биться об заклад вторично, но потомок княжича, пожалев вторую кобылу, пари отклонил, хотя и имел к этому большой интерес.

Род Бричкиных множился и разветвлялся, но имел, подобно тысячелетнему древу, прочный корень: листья осыпались, сучья ломались, а корень вростал в почву, питаясь подпочвенной влагой.

Старинная усадьба Бричкиных и являлась площадью для разветвления родовых корней.

По воле предков усадьба передавалась более надежным потомкам, поддерживающим родовые традиции. Потомков же, менее склонных к поддержанию родовой традиции, осуждали на семейных советах, наделяли маломерным паем и выдворяли за черту отчуждения.

Сложившийся благонравный уклад быта способствовал прочности рода, как и прочности материального благосостояния: в хозяйстве отдушины не было, и потомки предков хотя и не употребляли повседневно жирных харчей, однако ели хлеба вдосталь.

Дубовая изба на усадьбе Бричкиных, простоявшая более трехсот лет, имеет также свою историю: в избе родилось свыше тысячи душ, и многие сотни людей, отходящие навеки вечные в несуществующий мир, лежали в ее переднем углу.

Триста лет изба отеплялась по-курному, пока один из Бричкиных, вышеупомянутый Парфен, предполагая, что сруб уже не имеет прочности, решил сделать капитальный ремонт, а заодно вывести за крышу трубу. Сруб же не потребовал ремонта: бревна, прокоптившиеся дымом, не поддались не только гниению, но и топору плотника.

Ремонт, затеянный Парфеном, не принес хозяйству существенного ущерба, а, наоборот, — из него была извлечена выгода, окупившая с лихвой плотника и печника. Под углами избы были найдены четыре медных монеты — неизвестных достоинств, но громадных размеров. Монеты купил какой-то заезжий горожанин. За каждую монету горожанин заплатил по золотой монете пятирублевого достоинства, а плотник с печником сообща взяли всего семь рублей сорок копеек.

Через двадцать лет, когда Парфену уже перевалило за девяносто — изба горела. Причем сгорела соломенная крыша да стропила, а бревна только слегка обуглились; оказывается, и огонь не изничтожил