Шрифт:
Закладка:
сердце.
В чем суть поэзии?
Писать о том, что всем давно известно.
Говорить о вещах, которых мы лишены,
озвучивать наши разочарования.
Говорить так, чтобы вызывать
злость и любовь, зависть, ненависть
и сочувствие. Говорить
под месяцем, что висит
над тобой, прижимая тебя к земле всем своим
жёлтым блеском.
У каждой взрослой женщины есть
внутри этот механизм,
эта сладкая мелодия,
которую можно услышать, лишь
разбив ей сердце,
которую, лишь разбив сердце,
можно остановить.
* * *
Эта лисица
воет ночью на луну
и обходит все мои ловушки
так, словно ничего не случилось,
так, словно ее это не касается.
Когда-то она носила на шее
украшения, от чего их стоимость
лишь росла,
и плед, в который она заворачивалась,
был как поле с подсолнухами,
и по нему ходили птицы,
склёвывая поздние зёрна
нежности.
И когда она сердилась,
ярость поднималась по ее венам,
будто влага по стеблю розы.
В любви самое важное –
не верить тому, что произносится.
Она кричала: «Оставь меня в покое»,
пытаясь сказать:
«Разорви мне сердце».
Она отказывалась
говорить со мной,
на самом деле отказываясь
выдыхать воздух.
Так, словно хотела сделать
мне ещё хуже, чем есть.
Так, словно главная наша проблема
была в воздухе,
которым мы дышали.
* * *
Я ей говорю:
– Что ты рисуешь всё время?
– Это мужчины, – отвечает она, – а это женщины.
– А почему женщины у тебя всегда плачут?
– Они, – отвечает, – оплакивают ветер,
что прятался в их волосах,
оплакивают собранный виноград,
от которого были терпкими их языки.
И никто – ни мужчины в прокуренной одежде,
ни дети со спичечными коробками,
в которых лежат золотые скорпионы непослушания, –
никто не сможет их утешить.
Любовь мужчин и женщин –
это доставшиеся нам нежность и беспомощность,
длинный перечень подарков и потерь,
погружение ветра в майские волосы.
Ах, как горько полагаться на того,
кому доверяешь, как сладко разочаровываться
в том, кто ночью касался твоих губ.
Потому что есть вещи странные и невиданные,
и как их не раскрашивай,
всегда выходит одно и то же:
звезда висит над тобой,
воздух закипает теплом.
Сколько света прячет в себе
каждое женское горло.
Сколько мрака.
* * *
Лучшее, что было этой зимой –
её следы на первом снегу.
Тяжелее всего было канатоходцам –
как им держать равновесие
с этими сердцами, что так и тянут в сторону?
Хорошо, должно быть, когда у тебя два сердца –
можно зависать в воздухе,
можно задерживать дыхание,
в упор разглядывая
зелёных медуз снега.
Лучшее, что было этой зимой –
деревья и птицы на них.
Вороны были похожи на телефонные
аппараты, которыми пользуются
бесы радости.
Они сидели на деревьях, а деревья зимой,
словно женщины после развода –
теплый корень переплетается
с холодным,
тянется в темноту,
требует света.
Хорошо было бы
научить этих ворон пению
и молитвам, чтобы занять их хоть чем-то
мокрыми мартовскими утрами.
Лучшее, что только могло случиться,
случилось именно с нами.
Это всё март, – говорила
она разочарованно, – это всё
потому, что март:
вечером долго ищешь
по карманам рекламные листовки,
а утром изумрудная трава,
что растёт под кроватью,
горько и жгуче
пахнет
мячами для гольфа.
* * *
Летом
она ходит по комнатам,
ловит ветер форточками,
словно неумелый рыбак,
что никак не поставит
свои паруса.
Подстерегает сквозняки,
расставляя на них ловушки.
Но сквозняки говорят ей:
твои движения слишком нежны,
твоя кровь слишком горяча,
с такой-то выдержкой
что ты поймаешь
в жизни!
Слишком высоко
ты поднимаешь ладони,
пытаясь поймать то, чего нет.
Всё, что вылетело у нас
из рук – лишь пустота.
И всё, на что
не хватает терпения –
лишь ветер, который парит
над городом.
Солнце в утреннем небе
похоже на апельсин
в школьном ранце –
единственное, что имеет реальный вес,
единственное, о чём думаешь,
когда становится особенно
одиноко.
* * *
Если б я был почтальоном
в её квартале,
если б я знал, откуда
ей приходят рекомендательные
письма,
возможно, я бы лучше
понимал жизнь,
знал бы, как та приводится в движение,
кто её наполняет пением,
кто наполняет слезами.
Люди, которые читают газеты,
люди с теплыми
сердцами и добрыми душами
стареют, никого об этом
не оповещая.
Если б я был почтальоном
в этом квартале,
я бы даже после их смерти
поливал цветы
на сухих балконах,
кормил диких кошек
на зелёных кухнях.
Чтобы, сбегая по лестнице,
услышать, как она скажет:
почтальон, почтальон,
всё мое счастье
находится в твоей сумке,
не отдавай его
молочникам и железным вдовам,
почтальон, почтальон,
смерти нет,
и кроме смерти ничего нет.
Есть надежда,
что всё будет так,
как мы захотим,
и уверенность,
что всё стало так,
как мы хотели.
Ах, какой у нее
горький, невесомый