шли ежегодно и шла переписка. А. А. пришла мысль доказать свою либеральность, твердость, смелость тем, чтобы войти с представлением о рассмотрении действий этого уч[реж]дения [?] и или энергически продолжать, или закрыть[668].

В этих строках очевидна стоящая перед нарративом задача представить энтузиазм Каренина по меньшей мере нелепым на фоне его личной катастрофы — чего стоит мысленно им произносимое, убийственно лишенное самоиронии «Нынче решительно был счастливый день». Однако социоисторические референции бюрократических озарений Каренина проливают дополнительный свет на его «твердость» и «смелость», позволяя увидеть в них нечто помимо комической инверсии его роли рогоносца.

По всей совокупности примет в черновиках и в ОТ дело инородцев надо понимать как аллюзию к злободневной в те годы проблеме «башкирских земель»[669]. Хотя на это давно обращено внимание комментаторами романа[670], простой констатации мало: виньетка фона внесла вклад в достройку сюжета. Названная проблема, вбиравшая в себя вопросы и землевладения, и управления имперской периферией, и национальной политики, была прямым следствием большой реформы, начатой в Оренбургском крае в середине 1860‐х годов и генетически связанной с общероссийскими преобразованиями Александра II. Целью было вывести массу башкир-простолюдинов, составлявших до того времени отдельное военное сословие наподобие казаков, из военно-административной юрисдикции, подчинить их законам и учреждениям, общим для территориального ядра империи, и ускорить их переход от кочевого к оседлому образу жизни. Ради этого, в частности, сельские общества башкир начиная с 1869 года фактически поощрялись к продаже издавна закрепленных за ними земель (необходимых для кочевого скотоводства) до установленного душевого минимума[671]. Первоначальный замысел вполне согласовывался с популярной тогда в высшей бюрократии тенденцией к свертыванию прямого вмешательства в экономику и стоял в одном ряду с экспериментами по распродаже казенных угодий. Считалось, что, попав в руки новых владельцев, «излишние» башкирские земли перестанут быть «мертвым капиталом», послужат развитию передового сельского хозяйства на плодородных степных почвах и покажут самим башкирам преимущества оседлой земледельческой жизни. Особое значение придавалось перспективе колонизации региона русскими крестьянами. Главным двигателем этой реорганизации в течение пятнадцати лет был оренбургский генерал-губернатор Н. А. Крыжановский — профессиональный военный, администратор не без либеральных идей, но в целом авторитарного толка, подававший себя специалистом по борьбе с сепаратизмом на окраинах. «Русский элемент» в Приуралье надлежало укрепить уже потому, что, по убеждению Крыжановского, мусульманская вера башкир была чревата фанатизмом и нелояльностью России. Толстой не только лично знал этого человека с 1855 года, когда служил под его началом на обороне Севастополя, но и приятельски встретился с ним, уже давно генерал-губернатором, в пору писания АК — в свой короткий приезд в Оренбург за лошадьми в сентябре 1876 года (когда разбираемый фрагмент романа был уже более полугода как напечатан)[672].

Обещанный аграрный переворот в оренбургских степях не задался. Продажа бесхозных земель повлекла за собой разгул спекуляции. Местные учреждения по крестьянским делам (как новоиспеченные «свободные сельские обыватели», официально уже не «инородцы»[673], башкиры по делам землевладения находились в их ведении) чинили прямые злоупотребления — земли скупались за бесценок, валом, без требуемой законом фиксации остающегося за сельским обществом надела. Незадачливые продавцы оказывались безземельными пауперами, тогда как их бывшие владения перепродавались или сдавались в аренду по куда большей цене. А с середины 1870‐х годов кризис усугубился новым распоряжением правительства — крупные участки из состава башкирских земель, «отрезанных в запас», а также другие казенные угодья могли продаваться по исключительно льготной цене или быть высочайше пожалованы отличившимся на службе лицам[674]. То была эпоха плутократических стандартов, когда материальная составляющая царской милости должна была состязаться с новыми, быстро прививавшимися способами обогащения, а потому резервуар ее настоятельно требовал пополнения. На этой-то стадии операций с башкирскими землями к ним подключается Министерство государственных имуществ (МГИ), ведавшее земельной собственностью казны: для отчуждения в частные руки такого рода объектов было недостаточно санкции генерал-губернатора.

Между тем — вернемся в творимый текст романа — ведомство, где служит (на одной из высших должностей) Каренин, более или менее четко маркируется именно как МГИ, и намечается эта соотнесенность в процессе писания тогда, когда автор расширяет сцену с героем, ищущим самоутверждения в служебных предприятиях. В вышедшем до этого времени, в январе — апреле 1875 года, первом «сезоне» читатель не мог узнать чего-либо определенного о министерских и комитетских занятиях Каренина. А вот в одной из датируемых концом 1875 года правок в главе с Карениным, по сюжету здесь еще отправляющимся на ревизию сразу после признания Анны, уже обозначен географический аспект его компетенции: «[В]ернувшись в Петербург, тотчас устроил для себя ту поездку <по губерниям> в одну из дальних губерний, которую он и прежде считал необходимою для дела <…>»[675]. Возможно, деталь вводилась прежде всего для придания большей достоверности его долгому отсутствию, в период которого зреет развязка семейной драмы (в ОТ Каренин в течение этих нескольких месяцев отсутствующе присутствует дома, поглощенный службой). Но если и так, деталь эта помогла конкретизировать обрисовку Каренина как бюрократа. «Дальние губернии» — это восточное или юго-восточное направление, «внутренняя периферия», удаленная и от столиц, и от границ с Европой. По пятам за этой версией следует уже цитированная редакция, где появляется определение «окраина» — «рассматривался вопрос об устройстве одной из окраин России, о котором были самые разнородные мнения»[676], — и где Каренин еще среди тех, кому нужно, «чтобы все было хорошо», а не застрельщик критики статус-кво. Наконец, в автографе с Карениным, затевающим свою чиновничью эскападу, налицо инородцы в их «плачевном состоянии», представляющие для его ведомства интерес по смежности компетенций, и орошение в некоей Зарайской губернии[677], за которое оно, ведомство, отвечает непосредственно.

Последнее — весомая «улика». Именно в то десятилетие МГИ, из ведения которого в 1866 году вышло более 20 млн государственных крестьян (аналог освобождения крестьян помещичьих), сосредоточило усилия на развитии эксплуатации природных богатств и создании условий для повышения агрикультуры. В этих рамках снаряжались исследовательские экспедиции и проводилась мелиорация земель, включая ирригацию в степной зоне; к естественным водоемам хотя бы в теории стала прилагаться концепция публичной собственности, и эксперты министерства готовили проект «общего водного закона», который должен был упростить прокладку дренажных и оросительных каналов через частновладельческие прибрежные земли[678]. Тогда же заговорили о крупномасштабной ирригации в новозавоеванной Средней Азии[679]; как раз в 1876 году уже знакомый нам великий князь Николай Константинович, наказанный статусом душевнобольного за девиантное поведение, но еще не утративший надежды на реабилитацию в качестве полноправного члена правящей семьи, составлял записку о необходимости соединения Амударьи с