не работают вовсе, хотя прекрасно работают со взрослыми. Но западная наука была ограничена некими морально-этическими рамками и западными же традициями. И тогда знамя подняла Россия.

– После октябрьского переворота, – догадался Макаров.

– Я человек старый и предпочитаю термин Великая Октябрьская революция, – поправил Романов. – Это было странное время. Я родился незадолго до войны и не могу быть свидетелем событий. Но я хорошо помню те ветры, что гуляли над страной и определяли наш облик. Мораль не была уничтожена, но она претерпела огромные изменения. То, что делалось «для народа», «для Родины», «для будущего», несло на себе печать святости и получало индульгенцию на обвинения в аморальности.

– Аморальности? – переспросил Макаров.

– Советская педология, зародившись в двадцатых, за десяток лет совершила такой гигантский рывок вперед, какого западные педологи не смогли бы совершить никогда.

– Почему?

– Потому что у нас, во-первых, имелась школа Сеченова по изучению функций человеческого мозга.

– А во-вторых?

– А во-вторых, новая мораль, отрицающая буржуазные ценности и стремящаяся к созданию нового человека, человека будущего. Согласитесь, молодой человек, цель весьма благородная.

– Благими намерениями… – задумчиво проговорил Макаров.

– Да. Ими вымощена дорога в ад, – согласился Романов, но тут же хитро блеснул глазами. – Но во всем есть второй слой. Например, в озвученной вами пословице.

– И какой же?

– Некоторые, в том числе и я, считают, что ключевое слово в ней – «намерения», а не «благие».

– То есть?

– То есть дорогу в ад мостят те, кто вечно намеревается творить благо, вместо того чтобы его творить на деле, пусть даже и ошибаясь. Проклятие обломовщины. Но мы отвлеклись. Так вот, лишенные решеток церковных постулатов о духовности и бессмертной душе, сбросившие путы либерально-буржуазных ценностей и обычной мещанской морали, молодые советские ученые под руководством того же профессора Павлова подошли к вопросу сугубо цинично и практично. Они стали изучать ребенка, как предмет, как механизм, не отвлекаясь на сакральные понятия и прочую ерунду. И просто напугали западный мир.

– Чем?

– Я упомянул труд Сеченова о физиологии человеческого мозга. Так вот, цензурным комитетом Санкт-Петербурга этот труд был запрещен. Фундаментальнейшее исследование, выводившее человеческое знание на совершенно новый, невероятный рубеж, оказалось неприемлемым для общества, живущего по патриархальным устоям. Я процитирую…

Романов протянул руку и из кухонного ящика достал вполне себе современный планшет, окончательно перестав изображать из себя схимника.

– Вот! Резюме цензурного комитета. «Данное сочинение является материалистической теорией, которая лишает человека и самосознания, и свободы воли. Ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений. Разрушая моральные устои общества, разрушает религиозный догмат жизни будущей. Она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет к развращению нравов. Посему подлежит судебному преследованию и уничтожению, как крайне опасная по своему влиянию на людей…» Понимаете?

Макаров не ответил. Он не был уверен, что понял старика.

– Государство, скованное цепями ортодоксального православия, не могло позволить, чтобы какая-то там наука уничтожила миф о том, что человек – творенье божье, созданное по образу и подобию самого Творца. Рассматривать человека, как механизм, который функционирует по совершенно четким и вовсе не божественным алгоритмам, разглядывать его устройство, как устройство парового котла или арифмометра, чинить его и переделывать – это же невероятная ересь! А представьте, как бы на это отреагировало общество Европы или Америки. Ведь там жизнью правили Католическая церковь и суровые пуритане. Черт возьми, в девятнадцатом веке европейские церковники запрещали ампутацию больных органов, потому что это – вмешательство в божье творение!

– А наши ученые такого давления не испытывали.

– Верно! И пошли вперед такими шагами, что не догнать. Педология и сейчас в ходу на Западе. Но тамошние ученые и близко не подошли к тому, чего достигла советская педология всего за десять лет почти век назад. Потому что там никогда не заплатят такую цену.

Макаров почувствовал озноб. Ему не хотелось услышать то, что должен сказать старый ученый.

– Цену?

– Да, цену. Ведь чтобы понять устройство механизма, его необходимо разобрать и посмотреть, что внутри. Подергать за ниточки. И некоторые образцы сломать. Благо материала для изучения прошедшая Гражданская война оставила много. Тысячи беспризорников по всей стране.

– Их «разбирали»?

– Да. Юная советская наука ничего не знала про «слезинку ребенка». Тогда цели оправдывали средства.

Романов покопался в планшете, вызвал видео и показал Макарову. Старый черно-белый фильм «Механика головного мозга» 1926 года, трясущиеся кадры, снятые ручной камерой на убогую пленку. Дети на экране. И опыты над ними. Им прорезали в щеках отверстие и выводили оттуда трубочку-фистулу, чтобы фиксировать слюноотделение. А потом давали есть, но для этого им нужно было производить какие-то действия. И наблюдатель холодно фиксировал, на что мозг реагирует лучше.

– Страшно? – спросил Романов. – Да, с ними делали то же самое, что с пресловутыми собаками Павлова. И тут, на пленке, только самые невинные опыты. Но результат этих опытов оказался однозначным. Мозг ребенка, вернее, механика его функционирования, ничем не отличается от механики функционирования мозга собаки. Даже первая лаборатория педологов открылась на базе, где до этого Павлов резал собак. Понимаете, почему просвещенная Европа никогда бы не смогла добиться такого результата? Да там организаторов такого эксперимента просто распяли бы на дверях лаборатории.

– И что дальше? – глухо спросил Макаров.

– Дальше был триумф марксистской науки, которая вела народ прямиком в светлое будущее, где на поток будет поставлено производство нового человека. Сильного, умного, талантливого, настоящего коммуниста. Там великие воины, художники, поэты и ученые будут выпускаться на конвейере. И это приведет к победе коммунизма во Всемирной революции. Первые школы такого типа даже открылись. В одной из них, кстати, воспитывался сын Вождя, Василий Сталин. И он, действительно, оказался талантливым воином. Вот только сумасбродным дураком и пьяницей.

– А потом что-то пошло не так?

– А потом что-то пошло не так. Тридцать шестой год. Время великой перетряски. Энтузиастов новой науки обвинили в отходе от партийной линии, в том, что среди тех, кого они оценивали как талантливых и перспективных, преобладали дети бывшей интеллигенции и белогвардейщины, а потомки рабочих и крестьян отбрасывались в шлак. А еще педологию курировала Надежда Константиновна Крупская, и ее влияние мешало некоторым людям наверху. Так что удар наносился и по ней в том числе. И родилось постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», которое, фактически, поставило на педологии в СССР официальный крест.

– Только официальный? – быстро переспросил Макаров.

– У вас цепкий ум, юноша, – улыбнулся Романов, разлил водку по стаканам и выпил без тостов. – Да, многих активистов отправили в Сибирь, а кого и на небеса. Лаборатории разогнали. Педология была полностью