Сунув пальцы в рот, Винченцио пронзительно, так что у самого заложило уши, свистнул и его команду услышали все в отряде.

Треттинец нырнул за стоячую павезу за тройку секунд до того, как вокруг начали падать стрелы.

Давным-давно возле Лентра состоялась Битва Восьми Камней. Последняя битва Тиона, случившаяся уже после Катаклизма. Тарик узнал о ней случайно, когда Иорнада и Мэгг, фрейлины герцогини да Монтаг, читали госпоже о том далеком времени.

Теперь их нет. Ни фрейлин, ни ее светлости.

Мертвы.

Остался только Тарик. Телохранитель, не справившийся со своей задачей. Обрекший себя на позор, пускай о нем знает лишь он и никто больше.

Все равно это бесчестье.

Он не смог защитить ту, кого поклялся беречь, когда его пригласили в Шаруд. Даже не сделал попытки, что до сих пор грызло изнутри. Хуже того — вовсе не среагировал. Не заметил опасности.

Он. Золотой карп. Мастер меча. Один из лучших фехтовальщиков Карифа. Попросту не увидел угрозы. Расслабился. Счел, что ему удалось вытащить Захиру да Монтаг из клетки, в которую ее заперли.

Что-то мелькнуло.

Всё.

Это всё, что помнил Тарик. Ну, еще смрадный влажный запах, словно кто-то дыхнул ему в лицо. Он упал с лошади и пришел в себя от боли уже утром. Невидимые палачи прижимали к лицу раскаленные прутья. И это длилось, длилось, длилось…

Карифец, потерявший много крови, выжил лишь потому, что сердобольные путники увидели его на тракте и взяли на себя заботу о нем. Они выходили изуродованного незнакомца. Остановили кровь, спасли от лихорадки и даже попытались заглушить его боль. Лишь прежнее лицо не смогли вернуть. Никто бы не смог кроме Шестерых.

Когда он встал на ноги, то попробовал вернуться. Обратно. Как должно. Но теперь в Шаруд не было больше трактов. Туда не пускали не только чужаков, но и своих.

Тарик убеждал себя, что обязан выяснить, что случилось с госпожой, обязан хоть как-то помочь ей. Дать знать, что жив. Найти способ вызволить герцогиню и отвезти на родину, как поклялся.

Он поклялся и не выполнил клятву. Узнал, что герцог скорбит о внезапной кончине матушки. И тогда, долгими путями, чередой битв, взлелеянной ненависти, желания бороться с тьмой, что расползалась вокруг со скоростью ирифи, Тарик оказался на Четырех полях.

Сражение бурлило вокруг него, утащив в карусель стали, в мелкую морось крови, в королевство агонии. Их отбросили от рубежа, и теперь бой кипел на всем открытом пространстве этого участка. От холмов до ручья.

Тарику пришлось бросить меч. Сделал он это без всякого сожаления, ибо с двуручным кривым клинком, способным развалить человека без брони одним ударом, в такой толчее делать нечего. Карифец взялся за два длинных кинжала, коля в толпе любого, у кого не было зеленой ленты.

Клинки уходили глубоко в чужую плоть или скрежетали по доспехам. Он словно плыл в бурном стальном море, колеблющемся, бросавшем его то в одну сторону, то в другую. Сближая с врагами, а затем откидывая их от него. Вперед, назад, в давке. В клинче. Остервенело коля друг друга. Дробя, порой ударами шлемов в лица. Топча всех, кто не удержался и упал.

Своих и чужих.

Кинжалы стали скользкими от крови. Один выпал, когда он едва не выбил себе запястье, попав в край чужого щита. Другой застрял в груди врага, между ребер. Человек рухнул вместе с ним в массу людей, утонул под ней.

Могучей ладонью Тарик перехватил за рукоять падавший на него чекан, вырвал из руки нападавшего, проломил ему череп его же оружием. В давке едва не получил укол в глаз, отклонил голову, пропуская оружие мимо, лишь оцарапав ухо. Второго удара не последовало, солдата прикончил кто-то справа, карифец даже не увидел лица спасителя, так как не мог развернуться.

Он просто продолжал драться и Шестеро хранили его.

Земля грохотала, заглушая все вокруг. Она скрыла в этом мерном дробном грохоте остальные звуки, пожрав шум битвы, куда двигался полк Менлайо. Дрожала тяжелой мерной дробью тысяч копыт.

Несколько отрядов фихшейзцев пронеслись буквально в сорока ярдах от них, даже не сделав попытки напасть. Подняв пыль, скрыв и без того едва видимые тысячи, убивающие друг друга в пятистах шагах отсюда.

Треттинец маршировал вместе со всеми, слушая дудку и крики сержантов, надрывающих горло, пытающихся держать темп и подбадривать солдат.

Шлем давил на лоб, пот пропитал спину, рубаху, стеганный камзол, распахнутый на груди. Он услышал еще один грохот, усиливающийся с каждым мгновением, словно на них накатывала волна.

Крики за спиной! Оглушительное ржание коней.

Ряды полка качнулись, ударили приливом в лопатки, и Менлайо по инерции влетел в спину товарища, стоявшего впереди. Кто-то свалился прямо под ноги. На него, не удержавшись, повалились следующие. Ругань. Крики. Какой-то несчастный напоролся на чужую алебарду. Захрипел.

Никто не понимал, что происходит. Пыль висела над миром сизо-желтой стеной, лезла в нос и горло.

Удар!

У Менлайо потемнело в глазах, он упал, но оружие из рук не выпустил. Перевернулся во время падения на спину, тут же вскочил и отшатнулся, когда с десяток огромных гремящих теней прошли сквозь разодранную толпу, давя людей, сминая их, превращая в кровавую кашу. За этим десятком последовали другие. Еще. И еще. Создав целую просеку.

Они теряли скорость, обретая очертания бронированных всадников и лошадей.

Кавалерия ломала ряды полка. Кто-то из рыцарей взмахнул мечом, обрушил клинок на голову замешкавшегося пехотинца, попал в шлем.

Менлайо уклонился от конного и его копья, ловко попал крюком алебарды в бедро всадника, едва не вырвал плечи из суставов, когда снял того с седла. Несколько солдат обрушили на латника град ударов, превращая шлем и то, что было в нем, в лепешку.

— Это же наши!

— Наши! — полетело по рядам.

Треттинец увидел зеленую ленту, выругался грязно, опираясь на окровавленную алебарду.

Действительно, тяжелая кавалерия ириастцев так увлеклась преследованием легконогих эскадронов фихшейзцев, что в пыли не заметила, как врезалась в собственный полк пехоты.

— Шестеро, какой бардак! — сказал кто-то рядом и тут же завопил, увидев в дымке новую опасность.

Фихшейзцы, до этого разделившиеся на несколько более мелких отрядов, чтобы легче было маневрировать и уходить от погони, теперь собрались в один. Они пустили лошадей в галоп, опустили копья, несясь на расстроенную пехоту и всадников, потерявших скорость, завязших среди собственных союзников.

Враг влетел в них со страшным хрустом. Словно не в людей, а в сухой лес, ломая ветки. Трещали кости, копыта сминали кирасы, копья пронзали солдат и в ход шли мечи и кавалерийские топоры на длинных рукоятках.

Полк, который даже не вступил в бой, оказался растерзан на множество мелких группок, не способных противостоять слаженному натиску. Ошеломленный, растерянный, втоптанный в поле, он почти не оказывал сопротивления.