Шрифт:
Закладка:
Мне стало очевидно, что Марджори снова обхитрила меня, заставив засыпать смесь сахара и муки в соус. Я снова ступила. Иначе зачем же она тоже ест соус?
Я показала ей табличку «зачем?».
Марджори отреагировала:
– Лучший из всех соусов. Попробуй, мартышка. – Она скалилась на меня своей издевательски красной улыбкой. Как же я ее ненавидела в тот момент. Жуя свои спагеттинки без соуса, я шептала так тихо, чтобы никто меня не услышал:
– Ненавижу. Сдохни.
Марджори заметила:
– Ты же ешь пиццу с тем же соусом. И ты обожаешь пиццу. Не могу понять, почему ты отказываешься от соуса к спагетти. Безумие. Правда же, папа?
Папа сказал:
– Какая разница. Я уже давно не задаюсь вопросом по поводу пристрастий других людей.
Мама встряла:
– Оставьте ее в покое. Она будет есть соус, когда захочет.
Вот такими были последние слова моей сестры и моих родителей – разговор о том, почему я не ем соус. Никаких оправданий, никаких озарений, никаких просьб о прощении. Никаких прощаний.
Дальше все развивалось стремительно. До сих пор не могу поверить, как быстро все произошло. Резкое царапанье вилок о керамику стихло. Дыхание стало натужным и столь же нечастым, как выбросы фонтанов у китов. Застонали отодвигаемые стулья. Вилки полетели из рук, которые пытались ухватиться за тарелки. Опрокинулись стаканы. Мои таблички соскользнули на пол. Локти бились о стол, под которым дергались ноги. Затрепетали глаза, прежде чем закрыться. Головы упали на грудь. Обмякли и осели тела.
Я поднялась и медленно отступила от стола. Первые мгновения я опасалась, что от моих резких движений взрывная волна, потрясшая нашу кухню, продолжится и обрушит в зев подвала стол и стулья вместе с нами. Головы мамы и папы лежали на столе, они выглядели как заснувшие за партами школьники. Я попробовала потыкать маму в плечо. Ее рука соскользнула под стол. Я отпрыгнула и врезалась в кухонную столешницу и стопку тарелок на сушилке. Никакой реакции, никакого движения. Я заорала изо всех сил и начала расхаживать по комнате.
Марджори запрокинула голову назад, лицом к потолку. Хвост сзади растрепался, и волосы опадали, как полузакрытый занавес. Изо рта пузырями вытекала красная слюна, стекавшая вниз по ее длинной белой шее. Глаза сестры были полуприкрыты. Я встала на цыпочки рядом с ней и заглянула ей в лицо.
Я трижды позвала ее по имени. О табличках я уже и не думала. Я спросила, что нам нужно делать дальше. В ее потемневших глазах отражался свет, горевший под потолком. Кожа приобрела глинистый оттенок.
Я спросила сестру, сколько времени нужно, чтобы действие порошка закончилось. Спросила, через сколько времени они проснутся.
Я сказала сестре, что это была плохая идея, что ей не надо было есть соус вместе с ними. Я сказала ей, что она очень нужна мне, что боюсь, что не смогу одна пойти в полицию, так как я просто не знаю, где она находится.
Я вложила пустую стеклянную банку в руки Марджори, пытаясь заставить сестру ухватиться пальцами за нее. Но банка не слушалась и все выпадала из ладоней. Наконец, я оставила попытки и забрала банку.
Я присела на свой стул и стала ждать. Никто не дышал. Я поднялась. Прикрыв глаза руками, я сказала маме и папе, что я прошу прощения за злой розыгрыш и что во всем виновата Марджори. Я начала плакать.
Я спустилась в подвал. Меня охватывал ужас, но мне нужно было посмотреть, есть ли там хоть что-то из того, о чем говорила Марджори. Я сбежала по лестнице с двумя большими ручными фонариками, лучи которых плясали и отскакивали от каменных стен.
Никакого святилища с полотнищами, картинками и алтарем не было. Там не было ничего из перечисленного. Только у задней стенки подвала, рядом с полками кладовки стояло огромное оловянное распятье, которое непродолжительное время висело в комнате Марджори. Голова Христа была накрыта грязной тряпкой. Потускневшая фигурка была вымазана в грязи.
Я села на пол подвала, ожидая появления из-под земли растущих существ Марджори, чтобы те заключили меня в свои зеленые щупальца, утащили под дом и разорвали на кусочки, не оставив от меня ни следа.
Все после подвала покрыто туманом забвения.
– Я помню, что потом я поднялась на второй этаж и открыла двери во все спальни на случай, если кто-то захочет пойти наверх. Я оставила открытой и свою дверь, чтобы они нашли меня. С собой в спальне у меня была книжка Скарри и опустошенная банка с ядом. По прошествии трех дней тетя Эрин обнаружила меня… нас. Я так и оставалась у себя в комнате.
Рэйчел роняет:
– Мерри… – Она протягивает руку, желая остановить меня. Но я еще не окончила свой рассказ. Осталось совсем чуть-чуть.
– Но, по всей видимости, последние детали я излагаю неверно. Раньше я делала вид, будто бы не читала материалы дела. Это не так, я их читала. Я знаю, что психиатр Марджори, приехав на запланированную встречу, обнаружил запертый дом и припаркованные рядом машины. Он позвонил в полицию, когда никто не подошел ни к двери, ни к телефону. Я знаю, что полиция выломала дверь и нашла меня на кухне, с моей семьей. Я знаю, что я была под кухонным столом, посреди смрада пролежавших в течение трех дней трупов. Я знаю, что сидела у ног матери, прислонившись к ним и держа во рту большой палец ее руки.
Я наконец-то замолкаю. Такое чувство, что последние несколько дней я только и делала, что говорила. Я жадно и глубоко вдыхаю. Я не плачу, но меня всю колотит. Руки дергаются на коленях, как выброшенные на сушу рыбы. Я зябну и протягиваю руку за пиджаком.
– Мне кажется, или здесь как-то холодно стало?
Рэйчел поднимается и сдвигает свой стул ко мне, чтобы положить руку мне на плечо. Я сижу в ее объятиях. От нее веет теплом и уютом. Я закрываю глаза. Мы сидим так до того момента, пока Рэйчел не отпускает меня. Салфеткой со стола она протирает себе глаза.
Я замечаю:
– Воспоминание о том, как тетушка Эрин заходит ко мне в спальню, спасает меня и относит к себе в машину, несколько поблекло, но оно все еще со мной. Только оно получило другое направление и примешалось к более приятным воспоминаниям о годах, проведенных с моей замечательной тетей. Может быть это не совсем воспоминание. Теперь я вижу то, что в столь ужасающих деталях описывается в материалах дела, почти ощущаю физически.
Рэйчел проговаривает:
– Я не знаю, что сказать, Мерри.
– Никому прежде я не рассказывала это. Ни полиции, ни психологам, ни тете. Ты первая. Думаю, разразится чудовищный скандал, когда ты расскажешь об этом в книге. Но, мне кажется, я готова к этому. В любом случае, я готова жить с правдой.
Рэйчел записывает что-то в блокнот и глубоко вздыхает.
– М-да, Мерри. Ты разбила мое сердце. Я… Я просто не знаю, что теперь делать.
