Халкидонский вселенский собор имеет высокое церковно-историческое значение.

I. В IV и V веке шел неумолкаемый спор между христианскими школами — александрийскою и антиохийскою о том, в каком отношtнии разум человеческий должен стоять касательно исследование истин веры, догматов церкви. Школа александрийская высказывалась на этот счет слишком осторожно; она опасалась исследований в области религии. Религиозную область она ставила неизмеримо выше тех условий, при которых способен действовать разум человеческий. Иначе смотрела на дело школа антиохийская. Она не устранялась от исследований и изысканий, пытливости в вопросах веры. Разуму она доверяла великую миссию изъяснять истины веры для мышления человеческого. В этих стремлениях, как мы знаем, она заходила подчас слишком далеко. Это различие в воззрениях на отношение разума к вере находило себе отголоски в членах предыдущих вселенских соборов IV и V века. В деятельности их, в определениях их слышится или веяние школы александрийской, или школы антиохийской. Спорный вопрос решен был с полною определенностью лишь нашим собором, собором Халкидонским. На какой точке зрение стояли представители собора Халкидонского при рассматривании этого вопроса, ясно видно из следующего заявления известного Евсевия Дорилейского, которое сделано было им на первом заседании собора. Когда перечитывалось здесь Евти- хиево исповедание веры, представленное этим еретиком собору разбойничему, и когда при этом чтении дошла очередь до того места в исповедании, где говорилось: «св. Кирилл постановил определение: те, кто вопреки этой вере (никейскому символу) что-либо прибавит, или изменит, или будет учить, подвергать наказаниям», — Евсевий, епископ Дорилейский, вслух всего собора сказал: «он (Евтихий) солгал, нет такого определения, нет правила повелевающего это» (o ὐx ἒϭ τιν ὃ ρος τοιοῡ τος, o ὐx ἔϭ τι x ανών τοῦτο διαγορεύων). Слова Евсевия не встретили противодействия в отцах собора; против него говорил лишь один Диоскор[897]. Слова Евсевия заключают в себе ту мысль, что объяснение и истолкование истин веры могут быть ограничиваемы, но не могут быть запрещены и отвергаемы[898]. Вообще, из деяний халкидонского собора видно, что сторона оного, к которой принадлежал Евсевий, ратовала за позволительность исследований в области веры в противоположность Диоскору и прочим александрийцам, которые несочувственно относились к подобному требованию[899]. При заключении своих деяний собор халкидонский ясно высказывается по данному вопросу в смысле Евсевия Дорилейского, признавая права разума в изысканиях и истолковании веры: в этом случае чувствуется влияние школы антиохийской, которая вообще кладет ясную печать своих доктрин на всех действиях собора Халкидонского. Не противоречит сейчас высказанному то обстоятельство, что отцы собора Халкидонского в своем вероопределонии строго запрещают по вопросу о боговочеловечении писать или учить иному, чем как постановил собор[900], потому что это правило только ограничивает пытливость, но не устраняет возможности богословствования в религиозной области. Свое истинное воззрение на необходимость, пользу и невозбранность догматических изысканий и разъяснений в церкви, собор прекрасно выразил в «речи», с которой он, по заключении своей деятельности, обращается к императору Маркиану. Представим анализ этой речи. Оратор (имя его неизвестно) в начале речи говорит о том, что были и есть люди, которым представляется делом незаконным и непозволительным терпеть какие-либо изложения веры помимо символа никейского. Вследствие этого он стремится к тому, чтобы устранить подобный предрассудок. Прежде всего, он высказываот общую мысль, что никогда и никем не запрещалось вопреки врагов истины делать надлежащее раскрытие догматов, напротив, оно всегда позволялось и требовалось. Затем оратор в кратких чертах изображает обстоятельства прежде бывших вселенских соборов и отсюда выводит заключение, что свобода богословского исследования может иметь свое законное место в области религиозной. Оратор ведет свое дело так: сначала он приводит изречение символа никейского о Божестве Сына Бо- жия и Духа св. и затем указывает, что тот или другой пункт учения символа подвергался спорам, еретическим перетолкованиям, вследствие чего возникла неотложная нужда раскрывать истинное учение в новых изложениях веры. Явилось учение Маркелла, Фотина, Македониан, из которых одни искажали учение о Сыне Божием, другие — учение о Духе св., символ никейский стал недостаточным для того, чтобы противодействовать лжеучениям. И вот является символ константинопольский, более или менее новое изложение веры. Он направлен был против новых ересей и в этом его неоспоримое право на существование. Но на этом дело не остановилось. И другие слова символа никейского впоследствии также подверглись спорам и еретическим перетолкованиям. Это именно слова, в которых в нем выражено учение о лице Богочеловека: «сшедшего, воплотившегося, вочеловечившегося». Символ снова стал недостаточным, чтобы низлагать ереси, каковы: аполлинаризм, несторианство, евтихианство. Это побудило церковь в раскрытию догматов, разъяснению истины. И вот являются многочисленные сочинения св. отцов, к которым должно относиться с величайшим уважением и отнюдь не говорить, что они излишни, не надобны. Истину разъяснили такие великие мужи, как Василий Великий, папa Дамас, Афанасий Великий, Кирилл Александрийский, мудрый Иоанн архиепископ Антиохийский, Прокл, Лев Великий. Сочинения этих светил церкви имеют такое же право на существование как и символ никейский. Они могут стоять одно подле другого. — Какой же общий вывод из всего этого получается для нашего оратора или, лучше сказать, для собора Халкидонского? Вот этот замечательный вывод: «если кто в настоящее время предлагает остановить свободу (ἄδειαν) желающим защищать веру, то пусть он это распоряжение узаконит особенно для еретиков, чтобы они остановили неправду, а не пастыри — защищение». Пусть узнают, что нам не запрещено выражать свои мысли, свое исповедание под одним условием: оно должно быть сообразно с учением св. отцов[901]. Итак, мы видим, что Халкидонский собор вошел в точнейшее рассмотрение вопроса об отношении мысли человеческой к религии и разрешил его, не только не устранив права мысли человеческой на разъяснение догматов, но даже призывая ее к подобной задаче. Собор ко благу церкви решил вопрос, который издавна разделял школу александрийскую от антиохийской. Он предоставил ему свободу исследо- вания, законно ограниченную. Указанный вопрос, рано ли, поздно ли, церковь должна была решить так или иначе. И вот Халкидонский собор постановил такое решение, которое служит правилом для православных богословов, сынов православной церкви. Не отдавая себе отчета мы, однако, в богословской науке, нет сомнения, стоим неизменно на точке зрения халкидонского собора. Шестьсот отцов собора халкидонского на веки благословили богословскую науку и ее дело.

II. После собора II вселенского константинопольского, составившего новую редакцию символа, во все время до халкидонского собора и на нем самом, замечается более или менее ясная борьба между двумя редакциями символа: никейского и константинопольского. Никейский символ признавался всюду в церкви в качестве символа, ямеющего высокое церковное значение. Не