Шрифт:
Закладка:
– Я! Я навел! – от страха у Ростиха голос прорезался. – И на Скоров перевалил! Твари жадные! Все под себя, а мне, верному, крохи!! Пусть сдохнут!
– Что варяги сулили?
– Злато обещали, много… – тощий будто обессилел, обмяк.
Глеб отпихнул от себя сухонькое тело, вытер руки о рубаху и крикнул дядьку Вадима, что сей миг и взошел в гридню, будто за дверью дожидался.
– Дядька, слыхал? – Глеб наново принялся глотать квас. – Челядинца-травника стереги, этого в другой подклет. Завтра вече созывай. Все на том, – отвернулся и не стал смотреть, как двое крепких воев, по наказу сивоусого подхватили скулящего Ростиха и потащили вон.
– Злато… – шептал Глеб, глядя в оконце. – Везде злато окаянное. Доколе?
Едва не потонул в злобе, но вспомнил о Владе, о глазах ее теплых, о руках ласковых и любви жаркой, что дарила щедро. Задышал легче, словно груз тяжкий вдвое легче стал.
– Матушка, ты тут ли? Заходи, знаю ведь, что в сенях топчешься, – Глеб улыбки не сдержал.
– Сыночек, – Людмила вошла, сторожко оглядываясь. – Что стряслось-то? Крик, ор. Не дом, а поле ратное.
– Вот что, мать, времени тебе два дня. Расстарайся, пир свадебный надобно. До сбора нови хочу успеть. Пособи.
– Глебушка, счастье-то какое! – кинулась на грудь, обняла сына. – Все сделаю! Ради такого случая, в лепешку расшибусь. Княжья свадь, это ж дело непростое! Глеб, ужель Владушка согласилась?
– Не спрашивал, но, чаю, не откажет, – Глеб снова улыбался, смотрел, дурной, в оконце, а видел не дуб располовиненный, а Владкины косы, что поутру так красиво улеглись на его груди.
– Не откажет, – Людмила пригладила волосы на голове сына, поцеловала в щеку. – Любит тебя, то не скроешь. Глаз у нее на тебя горит.
– Любит, – улыбнулся счастливо. – И она мне люба. Матушка, ступай. Мне с посадскими говорить надо.
– Пойду, – Людмила одарила хитрым взглядом. – Кликну челяди, разыщу помощников. Чай, княжьей мамке отказу не будет. Глебушка, а можно в закром-то лезть? – дождалась кивка Глебова: – Так пойду я, а ты уж правь, сыночек. Не тревожься о хозяйстве.
Чермный и вида не подал, всего лишь поклонился матери, разумея уж, что отправилась не в закром, а к Владке. Того не опасался, знал, что ведунья матери приглянулась.
А потом в гридню вошли посадные и начался разговор, тяжелее которого у Глеба еще не было. Ввечеру – уставший, злой – пошел к хоромам Божетеха. Обрадовался, как подлеток, увидев на крылечке Владку.
– Глеб! – вскрикнула счастливо, бросилась обнять. – Устал, любый? Сейчас я, сейчас.
Провела теплой ладошкой по лицу, и будто смахнула злость, ярость и тревоги долгого и суматошного дня.
– Влада, идем, – Глеб взял ведунью за руку, приласкал ее ладошку теплыми пальцами.
– Постой, – хотела уйти, но не смогла отчего-то.
Смотрела, как отбитая у варягов ладья отваливает от берега, как налегают работные на весла и правят на широкую воду. Среди всех иных видела Влада Нежату – первую свою любовь – глядела на него неотрывно, прощалась молчаливо. Вече порешило изгнать Скоров с новоградских земель, и нынче уплывали в неизвестность мужи, жёны и дети крепкого и богатого рода. Увозили с собой злость, обиду и наполненные страхом сердца. Особо после жуткой расправы новоградцев над Ростихом: дружинные ярости не сдержали, вздели на копья тощего.
– Влада, без ножа режешь, – злился Чермный, выговаривал. – На него смотришь? Отпустить не хочешь? Накажешь плыть за ним, к тебе вести?
Вздохнула тяжко ведунья, отвернулась от полноводного Волхова и посмотрела в темные Глебовы глаза: ярость там и любовь горячая, а промеж них ревность колючая.
– Сколь еще поминать станешь? – брови изогнула печально. – Ужель не веришь мне? А, может, не нужна стала? Ты скажи, любый, скажи сейчас, пока обряд не сотворили. До полудня всего ничего…
Голову чуть склонила, из-под опущенных ресниц глядела, как брови Глеба сошлись грозно у переносья. Видела, как сжались кулаки, как плечи затвердели.
– Слов таких не говори мне боле, – ярился Глеб. – Влада, может, ты раздумала?
Сквозь злобу Чермного, сквозь ревность его, видела Влада, как затаил он дыхание, как нетерпеливо ждал ответа.
– Глеб, – не выдержала, подалась к нему, – я тебя выбрала. Своей волей и по своей любви, – безо всякого стыда обняла Чермного, не посмотрела на тех, кто пришел на берег увидеть, как уходят Скоры.
Сей же миг почуяла, как Глеб обнял в ответ, прижал к себе.
– А и свезло мне, Влада. Свезло так, как и не чаял. Не встреть я тебя, так по сию пору шатался по земле волком неприкаянным. Не помнил бы дня вчерашнего, не думал бы о завтрашнем. Иному кому никогда не скажу, а тебе вот говорю – сила моя, это ты. И радость тоже ты. Помни о том, и знай, если исчезнешь, так и моя жизнь порушится.
– Верю, Глебушка, – прижалась щекой к широкой груди Чермного, едва слезы не лила. – Тогда уж и ты знай, никого другого мне не надобно.
Прикрыла глаза ведунья, слушала, как бьется сердце Глебово, разумела, что счастье рядом, совсем близко. Редкий миг, драгоценный. Такой, что не забыть до конца дней.
– Глебушка, пора мне, – пригладила ласковой рукой крепкое плечо Чермного. – Беляна ругать станет, ждет ведь к обряду собирать.
– Ступай, – поцеловал в лоб, вздохнул тяжко и выпустил из рук ведунью. – Влада, не придешь к реке, волоком потащу.
– Князьям не отказывают, – улыбнулась хитро да и пошла себе.
Знала, что вослед смотрит неотрывно, чуяла, что за ней пойти хочет, а с того шаг стал легче и отраднее. Влада едва удержала себя, чтоб не оглянуться на Чермного, но сдюжила. Головы не повернула, разумела, что посадные к князю двинулись: дела-то не ждут. Свернула скорее за первый торговый ряд, что выстроили за ночь. Шла, старалась улыбку дурную скрыть, а она, окаянная, не поддавалась.
– Нет, вы гляньте на нее! – как из-под земли выскочила перед ведуньей рыжуха. – Бегаю как шальная по городищу, разыскиваю, а она тут ходит. Владка, очнись! Обряд нынче, а ты и в бане не была, и с Божетехом не говорила! Не по уряду! – ухватила за руку крепенько и за собой потащила.
Новоградцы, завидев Владу, улыбались, но сторонились. А как иначе? Волхва, невеста князя, откуда ж взяться сердечности? Ее стяжать надо, такого дара легко не получишь, к нему путь долгий и трудный. Уже то было отрадно, что не отворачивались, смотрели в глаза без опасения и вослед не шептали заклятий обережных.
– Влада, стой, – Беляна застыла посреди проулка. – Спросить хотела, чего к тебе в ночи прибегала Нежатина жёнка?
Ведунья улыбку с лица смахнула и голову опустила. Разумела, что рыжуха не отлипнет, да и самой хотелось высказать то, о чем думалось и горевалось:
