Но не дожил – и не дожил бы, наверное, протяни он лишний десяток лет, – до новых мыслей о переустройстве общества: метлу надо не по прутикам ломать – рубить. Впрочем, Ге был человек увлекающийся…

У семейного стола

…Морской дух не спешил возвращать жемчужину. «Уход» Ге не состоялся. Любви и добра не хватало в стенах собственного дома.

Писатели, которых Ге называл «учителями жизни» – Толстой, Достоевский, – любили рассказывать про жизнь семьи. Наблюдая одну, две ячейки, они открывали жизнь во всем улье.

Обитатели хутора Плиски за стол садились так: на одном конце – Николаи Николаевичи, старший и младший, племянница Зоя с мужем; на другом Анна Петровна с невесткой, Екатериной Ивановной, и Петр Николаевич, когда приезжал в имение.

Считалось, что рассаживаются по принципу – вегетарианцы и «мясоеды». Старший Николай Николаевич убежденным вегетарианцем не был, но, когда ел мясо, все равно оставался на своем конце стола.

Николай Николаевич младший, кажется, успокоился, пашет и косит, старается быть добрым. «Семейная моя жизнь очень хорошая. И жена хорошая, послушная и добрая женщина…» Он хочет быть довольным тем, что имеет. Лев Николаевич и отец в этом ему помогают. Колечка гостит у Толстых, отец посылает ему записку о том, что делается на хуторе: теленок весел и здоров, «овечка еще не окотилась». Колечка пишет в том же духе: он навестил князя Хилкова, последователя Толстого, но об этом расскажет по приезде, «пока же прошу только насчет теленка и овечки». Просит настоятельно, чтобы Гапка брала их на ночь в хату.

Колечка, кажется, пристроен наконец.

Несколько раньше, в пору отказа от собственности, Ге спешил обрадовать Толстых, писал Софье Андреевне: «Скажите милому Старику, что Колечку считают юным Иоанном около него. Это мне передала тетка – она от кого-то из глуши… это узнала. Меня это порадовало».

Анна Петровна сетовала, что вот Николая Николаевича крестьяне отличают, а сына Колечку и вправду принимают за своего.

Про отказ Николая Николаевича от собственности она писала Софье Андреевне: «Так тяжело для человека, у которого ничего нет, кроме семьи, не иметь и того скромного счастья, на которое имеет право самый обыденный и скромный человек. Что-то в вашей семье, да я знаю, как вы умеете все примирять и сглаживать, счастливица! У меня нет этого таланта».

Муж племянницы Зои, местный фельдшер Григорий Семенович Рубан-Щуровский, тоже был последователем Толстого. Он был, видимо, вполне образованный человек – известны его споры с Ге и переписка с Толстым на тему об отношении искусства и жизни. Он и на гитаре играл очень хорошо.

Кто знает, почему Зоя после народовольческих кружков и Петропавловской крепости приняла, хоть и на время, толстовское учение. Ведь могло очень интересно получиться, очень типично: толстовец Ге, против него революционерка Зоя – тоже из породы Ге, искательница истины: в революцию, должно быть, далеко уйти не успела, а на хуторе поиски истины вели к разным концам одного стола. Трудно сказать также, почему она вышла за Григория Семеновича. Не хочется сомневаться в ее искренности, но будущее показало, что он был своего рода «Гапкой». Николай Николаевич был очень доволен. Сам купил Рубанам хату, печь сложил. Наверное, мечтал: он, Колечка с Гапкой, Рубаны – складывается своя маленькая колония. Приезжали на хутор молодые художники – учиться. Появился Михаил Васильевич Теплов, артиллерийский командир. Правила стрельбы его мало интересовали: он увлекался живописью, главное же, хотел знать – как жить счастливо. Однажды он был арестован, когда пропагандировал среди крестьян… с Евангелием в руках. Теплов сел обедать на тот конец стола, где был сам Ге. Николай Николаевич заставил его копировать Рафаэля, научил класть печи. Теплов познакомился с Толстым, принял его учение. Он вышел в отставку, но у последователей Толстого получил прозвище «Офицер». Появился Александр Аввакумович Куренной. Ге посадил его на свой конец стола. Анна Петровна сказала:

– Что ты юношу травой кормишь!

Николай Николаевич рассердился:

– Это мой гость. Кормлю, чем имею. А вы трупоеды!

Николай Николаевич стал обращать Куренного в толстовство. Анна Петровна уговаривала его не поддаваться. Куренной долго спорил с Николаем Николаевичем, потом сказал:

– Я приехал к вам как к художнику, который мне нравится и у которого мне хотелось бы поучиться. И вы звали меня рисовать. Если можно у вас поучиться живописи, я с удовольствием останусь, если нет, то уеду.

Николай Николаевич подумал и сказал:

– Оставайтесь.

Куренной копировал карандашом «Сикстинскую мадонну», а Николай Николаевич поправлял рисунок. Однажды Ге сказал:

– Когда кто-нибудь будет ругать Рафаэля, скажите ему, чтобы он нарисовал голову Екатерины.

Однажды забрел на хутор Вениамин Павлович Позен. Он был молод, но уже успел отведать каторги. Позен прослышал, что у Ге живут «какой-то особенной жизнью» – явился посмотреть. Николай Николаевич начал его обращать в свою веру. Позен был человек крайних взглядов, он Николая Николаевича расстроил – сказал, что от такой жизни покончил бы с собой. Анна Петровна, сообщая в письме к невестке о визите Позена, прибавляет: «Я вполне с ним согласна, так как на себе испытала, насколько тяжело это идеальное житье». Между Анной Петровной и Позеном большая разница: Анна Петровна мучилась оттого, что Николай Николаевич живет не как все, а Позен хотел, чтобы все жили иначе.

За семейным столом в Плисках восседал еще один Ге – Осип Николаевич, брат хозяина. Ну, этот вроде бы не принадлежал ни к «вегетарианцам», ни к «мясоедам» – сидел посреди стола и одинаково ссорился с теми и с другими.

Анна Петровна его не любила за неуживчивый характер, за постоянное ворчанье, за «брехни». Николай Николаевич с братцем тоже не очень ладил – вечно они царапались. Иногда, впрочем, они, к ужасу Анны Петровны, оба увлекались какой-то идеей, и между ними воцарялся мир. Однажды они вдвоем изобрели новый способ топки печей – все в доме едва не задохнулись.

Осип Николаевич оказался человеком без семьи. До переезда к брату он долго гостил у знакомого полковника. Но отсутствие семьи – еще не резон для совместного житья. Николай Николаевич с братом Григорием по десять лет не виделся, с братом Иваном и вовсе старался не встречаться, а вот неуживчивого Осипа терпел. Поговаривали, будто Осип Николаевич – участник польского восстания, отбывший наказание. Не похоже. Но любопытно заглянуть в жандармские архивы. Узнаем, что дочь дворянина Подольской губернии, акцизного чиновника Осипа Николаевича Ге, Мария, принадлежала к революционному