Шрифт:
Закладка:
Я погладила его узкие колени под юбкой. Томми прижался ко мне всем телом.
– Откуда у тебя этот костюм?
– Айна выбрала. Она помогла мне сбежать.
Я отстранилась:
– Сбежать?
– Айна лучше, чем ты думаешь. – Томми нахмурился: – Понять бы еще, почему полиция забрала Айну и Туяру!
Я резко села в постели:
– Их забрала полиция? Из-за Греты?!
– Айна сказала, она ни при чем. И я ей верю.
– А я – нет. – Я соскользнула с кровати.
– Зато Айна верила тебе.
Я хмыкнула:
– Точно. Настолько, что из-за нее меня выкинули со службы.
– И оберег не помог, – грустно заметил Томми. – Бедная Айна. Такая сильная – и такая наивная.
– Какой оберег?
– Ты что, его до сих пор не нашла?
Я силилась понять, но мне это не удавалось.
– Ее старинный шаманский амулет. Заячья лапа.
– Томми, так лапу мне подложила Айна?!
Томми вздрогнул от неожиданности, посмотрел удивленно:
– Ну да. На удачу.
Как же все запуталось! Я почувствовала себя страшно усталой. И мой телефон геройски погиб… Я встала, подошла к столу, подняла крышку лэптопа – странно, что его не забрали. Ввела Никин пароль. На экране открыто приложение Vogue – любимый журнал Ники, на который она много лет подписана – и на бумажную ежегодную версию, и на кастомизированную, цифровую. Открытое приложение демонстрирует одежду для беременных, героиня каждой съемки – сама Ника, подписчицы получают версию, где они сами и выступают в роли супермоделей. Надо же, как быстро среагировали – Нике только в среду сделали подсадку, а они уже ловко примерили беременность на Никину жизнь. Вот Ника на пробежке – животик, наверное, месяцев на пять. Красивый серый спортивный костюм, свободный, ничего нигде не сдавливающий. Вот синее нарядное платье, расширенное в талии. А вот мы с ней вместе – держимся за руки, идем по нашей улице, Ника одета в яркий комбинезон, похожий на тот, в котором я ее впервые увидела. Наши с Никой цифровые аватары выглядят очень счастливыми, улыбаются. Жизнь, которой уже никогда не будет.
Я вошла в фейслук – Ники там не было уже примерно восемь часов. Я ощутила тревогу. Никины друзья обычно знают о ней все: что она съела, что увидела. И вдруг – ничего…
Я обернулась к Томми:
– Томми… сколько ты меня здесь ждал?
– Всего минут десять. Дверь была не заперта, в доме никого не было.
– И ленты не испугался? – Что-то в его рассказе показалось мне странным.
– Наоборот. Я подумал, что буду тут в безопасности. Раз полиция уже натянула ленту. Кто сюда войдет?
– А если бы я не пришла?
Я огляделась вокруг. На журнальном столике – недопитая чашка с цикорием. Никина любимая, желтая, с фиолетовым ободком, она сама ее сделала. При виде этой чашки меня охватил холод. Ника не оставила бы ее на столе. Если бы ушла из дома сама.
И все свербело: а ведь Томми так и не ответил. Что он собирался делать, если бы я не пришла?
Страх за Нику гнал меня вперед.
– Томми, дашь мне свой телефон?
Он встал, послушно одернул на себе твидовую юбку. Проверил карманы, протянул телефон.
– Но если вставишь симку, нас засекут.
– Томми, быстро одевайся.
Он засуетился:
– Ты думаешь, Нику забрали?
– Думаю, да. Как Айну. Как Туяру.
– Почему? Они ведь даже не знакомы.
– Они знакомы с нами. Нам надо быстро отсюда уходить, пока не пришли и за нами.
– Куда же теперь нам идти?
– Сейчас соображу, подожди.
– Похоже, некуда. – Томми смотрел на свои колени, обтянутые подолом.
И я тоже смотрела. Есть в мужчине, одетом в юбку, что-то воинственное и уязвимое одновременно. Наверно, поэтому платье в мужском гардеробе так и не прижилось – мужчины не любят выглядеть уязвимыми. А жаль, это ведь так красиво.
В кармане у меня завибрировал телефон. Я вздрогнула, как будто по ноге пробежало насекомое.
Телефон Паука, конечно же. Он дрожал в моей руке, точно ему передалась трясучка звонившего. Ого, восемь новых сообщений, мимоходом отметила я. Какая страсть.
– Возможно, выход есть, – сказала я Томми.
– Какой? – Он поднял удивленное лицо.
Я перевела на экране стрелку и сказала Пауку:
– Если хочешь получить обратно свой телефон, спрячь нас.
09.00
– Тужься, тужься! – кричали женщины в белых халатах. – Дыши, дыши!
Тужься, дыши! Им хорошо говорить. Меня как будто танк переезжает – нет сил ни тужиться, ни дышать. Ничего нет, кроме невыносимой боли, кинжалом разрезающей тело.
– Папаша, что стоишь, как пень! Держи ее за руку, говори с ней!
Папаша? Чей папаша? Мама меня зачала, как и все современные женщины, в пробирке. Я никогда не видела своего отца. Даже не думала о нем. Так это же Томми, мой Томми. С лицом белее своего медицинского халата. С волосами, собранными в смешной хвостик. Как ему идет такая прическа… Я хочу спросить, почему медсестры называют его папашей, но не могу, только хватаю ртом воздух, как рыба. Впиваюсь Томми в руку так сильно, что его лицо искажает гримаса боли. Но мне-то больнее, мне можно… Я опускаю глаза вниз и вижу огромный живот, накрытый белый простыней. Делаю последнее усилие, чувствую пустоту и облегчение. А потом раздается крик, младенческий крик.
– Мальчик, – говорит одна из медсестер.
Томми кладет ребенка мне на грудь. Ника стоит в углу, плачет и улыбается. Держит за руку мальчика лет трех. Это же наш с ней мальчик! А вот – Лео и Руди. И Вера с Машей тоже здесь – с огромным букетом цветов.
Томми склоняется к подушке, целует меня в губы, и чувство счастья сменяется таким же острым чувством тревоги. Я – в другом мире. Джинсы у меня спущены до колен, свитер задран до шеи, зубы стучат от холода.
– Ада, ты в порядке? Ты что, уснула? Прямо во время?… Мне остановиться?
– Прости, прости, я просто очень устала. Не знаю, что со мной. Я здесь, с тобой, – забормотала я, прижимая Томми к себе. – Не останавливайся.
Томми закрыл глаза. Он двигался молча, лицо его было непроницаемо. Мы с ним занимались любовью на грязном матрасе в подвале бывшего дома Московского купеческого общества на Солянке, и я чувствовала, что сама наша любовь делается какой-то жалкой. Не то что грязной, нет, как может быть грязной – любовь? Но какой-то…
– Перестань, – попросила я. – Прости. – Уперла руки ему в грудь.
