Кириллова затеяла домашний симпозиум, нечто вроде малого форума по вопросам морали и этики.

Глубокоуважаемая Надежда Сергеевна, мы прекрасно понимаем, в чью сторону направлен ваш озабоченный материнский взор. Вот мы перед вами крупным планом: Василий Корж, Степан Федотов, Виталик Любский — пижон. И, конечно, я. Новички. Прозелиты. Ваша тревога, надежды и сомнения.

Взбалмошность, зазнайство, непоследовательность, нервозность, неряшливость, критиканство, непризнание авторитетов — таков краткий перечень наших пороков.

У Надежды Сергеевны для нас постоянный эпитет: «новоиспеченные».

Любимое выражение: «Без году неделя». А между прочим, она сама новоиспеченный парторг, без году неделя!

Постоянная сентенция:

«Мы исповедовали свое призвание от колыбели. А они (они — это мы), они обошли полдюжины вузов, все приемные комиссии, прежде чем постучали к нам!»

Отчасти Кириллова права. Я, например, мечтала о поэзии. Виталик гремел в школьной самодеятельности, пожиная лавры, стремился во ВГИК, а поступил в медицинский. Так получилось. Впрочем, Степан и Василь Корж пришли твердой, сознательной поступью, с вещевым мешком за плечами — новоявленные колхозные Ломоносовы.

Но пять институтских лет, глубокоуважаемая Надежда Сергеевна, кафедра Богдана Протасовича… Да у нас машинистка канцелярии и та прониклась красотой исследования. Неужто до сих пор мы должны клясться, оправдываться, доказывать? Всякий раз после встречи с Кирилловой, после разговора на комсомольском Виталик мечется по коридору:

— Братцы! Ребятушки! Мирное, боевое сосуществование с шефом продолжается!

Эта воинственная дружба установилась с первого дня нашего появления, едва вышли из автобуса, едва барахлишко выгрузили.

Запомнился свежий денек с быстрыми, низкими тучами. Простор, сосны, раздолье реки. После коробочки автобуса вздохнулось вольготно. Закружились, зашумели. На Витальку Любского накатило ухарство. Ехал он в глубинку без особого рвения, всю дорогу рисовал мрачные картины: палатки без коек, проводка без лампочек, протекающие крыши, недостроенные корпуса.

— Вот приедем — и сразу аврал! Будем кирпичи таскать!

Приехали: город, асфальт, голубые пихты, афиши. Афиши более всего поразили Виталика — культура! Как дикарь вокруг костра, он отплясывал вокруг культуры. Подхватил Янку, завертел буги-вуги, рок-н-рол, твист — все подряд, без передышки, по всем ступеням институтского крыльца снизу вверх и сверху вниз.

Вдруг какая-то гражданочка в сереньком пальто, туго затянутом пояском, в бесцветном платочке — не то сестра-хозяйка, не то комендант женского общежития — появилась на крыльце.

— Приветик, девочки и мальчики! Насилу дождались!

Виталька бросил Янку и подкатился к неизвестной гражданочке:

— Приветик, тетенька! Разрешите на тур самодеятельного вальса. Раз-два-три! По случаю счастливого прибытия!

— Извините, на лестницах не танцую.

И захлопнула перед носом Витальки дверь.

Признаться, меня охватило недоброе предчувствие. Подошла к шоферу, спрашиваю:

— Кто эта женщина в сером пальто?

— А это, говорит, старший научный сотрудник, парторг института, шеф лаборатории… — Мало показалось ему всех этих титулов, так он еще прибавил с ухмылочкой: — Правая рука Богдана Протасовича, профессора Ваги — Надежда Сергеевна Кириллова.

Так вот она, правая рука нашего Прометеича!

Крепенько схватила нас с первой же встречи. Своей властью разбросала по разным углам общежития. Видать, здорово не по душе пришлась новая компания. Установка была явная: разделить, распылить в недрах проверенного коллектива, полное растворение в гуще испытанных масс.

Дифференциал с интегралом!

Но мы устояли и против дифференциала, и против интеграла. Годы студенческой дружбы, сессии, экзаменационная горячка, целина, общие горести и радости — несмотря на все различие характеров и качеств, мы едины, одна стайка, одного гнезда воробушки. Может, когда-нибудь потом жизнь сама разбросает нас, развеет по белу свету или потеряем товарищей тут же, за лабораторным столом, в длинных коридорах повседневного бытия, но сейчас, сегодня, позвольте принимать нас всех как есть, всю семейку, извольте считаться с непреложным фактом: мы!

Надежда Сергеевна посчиталась, изменила тактику, принялась исподволь, помаленечку прибирать к рукам. Пошли форумы, симпозиумы, танцы-переплясы, балы-маскарады, вечера поэзии и прозы — немудреный, но испытанный ассортимент. Сперва бунтовали, ершились, казалось, что сами знаем все и вся, видим острее, зорче. В общем, были схватки боевые.

Виталик Любский подметил восторженность Надежды Сергеевны, ее склонность к возвышенным выражениям: «Красота жизненных явлений… Удивительное величие мира… Гармония…»

Особенно привязался он к этой гармонии…

Однажды, когда для ради установления истины вскрывали погибших подопытных, Любский закатил очередное представление. Герой школьной и институтской самодеятельности, любимец публики, Виталька всегда готов к лицедейству и перевоплощению. Распотрошив кролика, вскрыв полость, он принялся критиковать создание природы:

— Тоже мне монтаж! Гармония! Собрано на живую нитку. Я бы лучше смонтировал: пару транзисторов, скользящий луч — будь здоров!

Он швырнул скальпель, кокетливо расправил халат, поправил шапочку, воздел руки к небу и, подражая Кирилловой, возопил:

— О красота, красота! Пупики, кишечки, мочеточники! Гармония гормонов. Ах-ах! — не замечая, что Кириллова стоит рядом.

— Коллега Любский, — ласково проговорила она, — еще одно «ах», и я вручу вам пару транзисторов и выставлю вон из лаборатории!

Пижон порядком струсил — Кириллова никогда не бросала слов на ветер.

Пришлось примириться с мыслью, что современные кролики по-прежнему обходятся без транзисторов.

Мы все еще воюем с Надеждой Сергеевной, спорим по общефилософским и практическим вопросам, однако законы лабораторного труда захватывают нас, определяя главное. Надежда Сергеевна стремится подчинить нас этому главному, зная, что прочее неизменно образуется.

Крутой вираж на развилке, автобус накренился, ветки кустарника захлестали по стеклам; шофер выруливал резко, рывком, наваливаясь всем телом.

И снова устойчивыми сходящимися линиями асфальтовая дорога, утыканная чистенькими, отточенными столбиками — приземлились аккуратно на все точки!

За окном хорошенькое, юное, почти детское личико; радостно полыхнул капроновый цветастый платочек — шальной шофер узрел-таки свою девчонку!

Скрежеща тормозами, придержал автобус, выскочил на асфальт, тиская маленькую, пухлую руку. Битый час толковал с девчонкой о разных пустяках, одновременно проверяя мотор автобуса и проклиная зажигание.

Мы ждали.

А что делать?

Хорошо, что живы остались.

— Пока! Встречай на развилке! — крикнул шофер на прощанье.

Мне представилось почему-то это «на развилке» с детской конкретностью — высокая, ветвистая развилка, а на вершине ее цветастый платочек крылышками райской птички. Далеко от земли, зыбко, но куда денешься — любовь!

Дорога пошла ровная, накатанная; машина бежала умиротворенно, преисполненная радостной, весенней благости.

Я закрыла глаза и погрузилась в небытие.

Сколько времени прошло — не знаю. Сладкая, сиреневая дурнота и расплывшийся цветастый платочек крылышками райской птицы.

Вдруг кто-то рядом, совсем близко, позвал Степана.

Потом поняла — это я сама звала Степана.

Вокруг меня суетились:

— Девушке дурно. Обморок…

— Это Чаплыгина из лаборатории Надежды Сергеевны.

— Остановите автобус. Шофер!..

— Крикните шоферу. Пусть сейчас же, немедленно остановит машину…

— Девчонки, расстегните ей платье. Ну, конечно, — запеленалась в свой пыльник. Задохнуться можно!

— Откройте окна. Шофер, почему окна не открываются?

— Любезничает со всякими встречными. А тут люди умирают!

— Останови машину, говорят, дуб!

— Слышишь, останови автобус!

Но я пришла уже в себя: