Историк экономической мысли Вивьен Браун в книге "Дискурс Адама Смита" (1994) отмечает, что разговор об этике в "Богатстве народов" обращен к мяснику, пекарю и политику, занимающимся обычными делами своей жизни. По ее словам, Смит говорит об этике "низшего порядка", о благоразумии, а не о великой душевной практике сбалансированных добродетелей, рекомендуемой в "Теории нравственных чувств".

Но действительно ли в рассуждениях Смита о морали речь идет только о благоразумии низшего порядка? Его этический стандарт для среднего класса лучше показать, чем рассказать, как, например, в его первом появлении в печати - неподписанной памятке другу-буржуа, написанной в 1758 г., когда в возрасте тридцати пяти лет он завершал работу над "Теорией нравственных чувств":

В память о г-не Уильяме Крауфорде, купце из Глазго

Кто к этой точной бережливости, этой прямой честности и простоте манер, столь подобающих его профессии, присоединил любовь к учебе, ... открытость рук и щедрость сердца, ... и великодушие, которое могло поддерживать ... самые мучительные телесные боли с неизменной веселостью духа, ни разу не прервав, даже до последнего часа, самую мужественную и самую энергичную деятельность в самых разнообразных делах ... откровенный и проницательный, осмотрительный и искренний.²³

Это не восхваление "прибыли независимо", "у меня есть свое, Джек" или "только благоразумие". Это восхваление буржуазной добродетели. А буржуазная добродетель, по его мнению, не является оксюмороном.

Глазго 1750-1760-х гг. был подходящим местом для создания теории свободной торговли, считает Дугалд Стюарт, младший современник и первый биограф Смита.²⁴ Смит был хорошо знаком с предпринимателями. Он осознал целесообразность разработки этики благоразумия, справедливости и воздержанности для коммерческой эпохи, выходящей за рамки этики меркантилизма "я - первый". Он вышел за рамки традиционного христианства - хотя Смит, будучи тем, кого сейчас называют этиком добродетели, имеет в себе много от св. Фомы Аквинского. Он также вышел за рамки классического стоицизма, который был еще одной, пусть и более узкой, версией античной этики добродетели.

Несмотря на жуткие параллели с японским мышлением того времени, трудно представить себе труды Смита вне XVIII века в торговом квартале северо-западной Европы. Смит разделял с Кантом и многими другими представителями XVIII века готовность философствовать без гипотезы о Боге, ставя вопрос о том, как прожить хорошую жизнь без активного присутствия Бога. И Смит, и Кант отвечали: "С помощью разума". Но у Канта разум был платоновским, абсолютным, замкнутым в себе аристократизмом доказательств. Вивьен Браун отметила, что рассуждения Смита об этике были, напротив, диалогичными и открытыми. А я бы добавил, что его этика была эмпирической, зависящей от философской антропологии, которую Кант в своей этике презирал. Этика Смита, можно сказать, была аристотелевской и аквинской, или социально-психологической, заинтересованной в том, как сакральное и профанное взаимодействуют между реальными обитателями этого мира, а не идеальными рациональными существами, столь очаровательными для платоников, оккамовцев и кантовских мыслителей.

Смит, например, был одержим, как не был одержим Кант, вопросом о том, как язык и его границы вписываются в общество купцов, в отличие от старых абсолютов святого или героя. Смит был теоретиком риторики, причем явно и самосознательно. Первой работой Смита было преподавание риторики шотландским мальчикам. Он считал, что язык важен даже в экономике, и что он не является, как полагают сегодня теоретики игры, просто дешевой болтовней. Представление о том, что этическое поведение должно вытекать из внутреннего диалога с лучшим "я", названным Смитом беспристрастным зрителем, было естественным для человека, считавшего язык основополагающим. Образ театральный, зрителя и игрока. Зритель в театре или судья в зале суда слушают убеждающую речь. Кант, напротив, считал, что основополагающим является священнический и индивидуальный разум. В биографии Манфреда Кюна утверждается, что Кант был образцом английского купца, подобного шотландскому, которого поминал Смит.²⁵ Но Иммануил не был теоретиком болтливой буржуазии. Им был Адам. "Я буду покупать с тобой, продавать с тобой, говорить с тобой, ходить с тобой, и так далее".

Глава 20. Смит был не господином Максом У, а скорее последним из прежних этиков добродетели

Иными словами, Смит был в основном этическим философом, обращаясь в своих рассуждениях о морали к читателям, занимающим среднее положение в жизни. В современной литературе, начиная с Кнуда Хааконссена (1981), Чарльза Грисволда (1999) и Самуэля Флейшаккера (2004, с. xv, 48-54), утверждается, что Смит был в основном экономистом в современном, только благоразумном, антиэтическом смысле, вопреки утверждению экономистов, в которое они верили долгое время (это убеждение воплотилось в 1980-е годы в связи с Адамом Смитом). Выведение этики из Смита началось сразу после его смерти, в Великобритании, нервно реагировавшей на Французскую революцию. Чтобы уверить британские власти и британское общественное мнение в том, что новая политическая экономия не является подрывной, этика была исключена. Историк экономической мысли Эмма Ротшильд отмечает, что первое поколение посмертных интерпретаторов Смита, таких как Дугалд Стюарт и Уильям Плейфейр, старалось доказать, что Смит не был другом таких якобинских идей, как участие рабочих в политике.¹ Полтора века спустя холодная война вдохновила на подобные упущения, и, возможно, во время американского завоевания экономики страх перед радикализмом поддерживал антиэтическое прочтение Смита.

Но еще одна причина, по которой утверждение экономистов так долго принималось вопреки убедительным текстуальным и биографическим свидетельствам, заключается в том, что Смит исповедовал то, что долгое время после него считалось устаревшей разновидностью этической философии - "этику добродетели". Загадочным образом этика добродетели исчезла из академических кругов после шестого и последнего, существенно переработанного издания "Теории нравственных чувств" (1759, 1790 гг.), которая, как оказалось, была самой любимой из двух книг Смита. Начиная с 1790 г., как бы привязавшись к году смерти Смита, большинство этических теорий, практикуемых на философских факультетах, заимствованы из двух других книг, опубликованных примерно в то же время: одной Иммануила Канта (1785 г., вплоть до, например, Гарри Франкфурта 2004 г.) и другой Джереми Бентама (1789 г., вплоть до, например, Питера Сингера 1993 г.). Третья, более древняя традиция естественных прав, оказавшая влияние на Смита через Локка и Пуфендорфа, сегодня находит поддержку среди консервативных и католических интеллектуалов.² А договорные теории Руссо, Локка и Гоббса, на которые Смит не обращал внимания, дали в наше время четвертое, родственное, течение узкой этики в паре с большой политической теорией, левой или правой.³ Но пятое и, безусловно, самое древнее и широкое течение - добродетельно-этическое. Она пошла от Платона и особенно от Аристотеля в его "Никомаховой