– Жаль, что я не могу выбраться отсюда, чтобы помочь тебе отыскать флейту.

– Сначала необходимо отыскать твои кости благодати, – стараясь успокоить меня, отвечает Бастьен. – Я не привлекаю внимания мертвецов, но ты… – Он потирает заднюю часть шеи.

Я бессильно киваю, смотря в черное пространство шахты. Несправедливо, что я прячусь, чтобы защитить себя, когда невинные люди не могут сделать этого.

– Что ты принес в этот раз? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно.

Мне надоело каждый день обсуждать безвыходность ситуации.

Он скрещивает ноги и чуть подается вперед, а затем подталкивает мне свою сумку. Я отстраняюсь от барельефа Шато Кре, краснея от усилий, которые требуются для такого небольшого движения, и заглядываю внутрь. На лице тут же расплывается улыбка, когда достаю еще один фонарь и несколько свечей. Я перевожу взгляд на Бастьена и вижу, что он внимательно наблюдает за мной.

– Это, конечно, не ночное небо, – говорит он. – Но два фонаря лучше, чем один.

Тепло разливается у меня в груди. Он делает все возможное, чтобы это место стало уютнее.

– Спасибо.

Он пристально смотрит мне в глаза, отчего тепло расползается на кончики пальцев рук и ног.

– Там еще есть немного воды. – Бастьен указывает на сумку.

И еще еда, как я и ожидала. Но меня больше интересует тканевый сверток.

– А там что?

Его брови ползут вверх, когда он замечает, куда направлен мой взгляд.

– О… это, хм… ну… – Бастьен прочищает горло. Чешет руку. Щелкает костяшками пальцев. – Я подумал, сколько еще ты можешь ходить в этой оборванной тряпке, – он взмахивает рукой, указывая на мое тело, – прежде чем она окончательно свалится с тебя? – Он морщится. – Вернее, прежде чем она порвется окончательно.

Он покраснел? Трудно понять, так ли это, в свете единственного горящего фонаря.

– Ты достал мне платье? – спрашиваю я, чувствуя, как начинают гореть мои щеки.

Он сглатывает и кивает.

И на мгновение между нами повисает тишина.

– Я могу посмотреть?

– Ох, конечно. – Он медленно передает мне сверток.

Вихрь бабочек проносится в животе, когда я разворачиваю ткань и вижу внутри платье из тонкой шерсти цвета папаротника. Я с улыбкой провожу пальцами по гладким плетениям.

– Это любимый цвет Сабины.

– Твоей подруги с моста? – спрашивает Бастьен.

Я поднимаю глаза и с удивлением смотрю на него.

– Иногда ты зовешь ее во сне, – объясняет он.

– Правда?

У меня перехватывает дыхание. Жаль, что я не помню этих снов. Я не видела Сабину с новолуния на сухопутном мосту. И тяжело переживаю нашу разлуку.

– Она одна из моих сестер Леурресс, – говорю я. – Не кровная сестра… Каждой Леуррессе дается не так много времени, чтобы зачать хотя бы одного ребенка, прежде чем…

Прежде чем они убивают его отца.

Я прикусываю губу и бросаю еще один взгляд на Бастьена. Но на его лице не видно злости, покорности судьбе или смирения. Наверное, он все еще пытается осознать тот факт, что через год после встречи со мной умрет, пусть даже не от моей руки.

– Сабина – моя лучшая подруга.

– Уверен, ты скучаешь по ней, – бормочет он.

Сильная боль разливается в груди. Кажется, прошла целая вечность с того дня, когда мы с Сабиной, держась за руки, шли по тропинке к Кастельпонту, и она предложила мне помечтать о том, каким я хочу видеть своего amouré. Но я никогда не представляла себе кого-то похожего на Бастьена – не совсем, – но теперь не могу представить на его месте никого другого.

– Уверена, ты скучаешь по Жюли и Марселю, – отвечаю я.

Он опускает глаза и потирает царапину на ботинке. Я не свожу с него глаз, ковыряя кожу на ногтях. Насколько сильно он скучает по Жюли? Да, они стали одной семьей, но может, его чувства к ней намного глубже? Мышцы спины и плеч Бастьена перекатываются под одеждой, когда он встает на ноги.

– Хочешь принять ванну?

Мои брови невольно взлетают вверх.

– Конечно, в одиночестве. – Он хмурится, а у меня невольно вырывается улыбка. – Если хочешь, я провожу тебя к пруду. А потом можешь надеть новое платье.

– Отлично.

Он разжигает второй фонарь, а я беру первый. И медленно иду за ним, стараясь не растерять последние силы. Он ведет меня вниз, к подземному пруду с чистыми грунтовыми водами. Я уже дважды мылась здесь. Но стоило потом натянуть изодранное платье для обряда посвящения, как я вновь чувствовала себя грязной.

– Сможешь вернуться сама? – спрашивает Бастьен. – Или подождать тебя снаружи?

Я прижимаю к груди папоротниково-зеленое платье.

– Не стоит. Я справлюсь.

Бастьен кивает. Дважды. А затем проводит рукой по волосам, стараясь натянуть на лицо маску безразличия, которую он часто использовал в старой комнате в катакомбах. Но с каждым разом это получается все хуже и хуже. Сделав глубокий вдох, он старательно отводит глаза.

– Ну, до встречи, – наконец, говорит он и уходит.

Я сдерживаю смех.

Водя теплая и дарит небывалое удовольствие. Я медленно растираю тело и промываю волосы, пока не смываю каждую крупинку известняковой пыли, а затем распутываю каждую прядь пальцами, усевшись на край пруда. Когда все колтуны исчезают, я надеваю новое платье, а старое оставляю лежать грязной грудой у воды.

Пустившись в обратный путь, я чувствую небывалое спокойствие и в целом ощущаю себя намного лучше, чем в последние дни. Кожа не чешется и наконец-то может дышать. Больше никогда не стану воспринимать чистую одежду как должное. Мышцы рук и ног начинают дрожать, когда я взбираюсь на леса. Но в этот момент я не против потратить немного сил.

Когда я вхожу в комнату, Бастьен стоит ко мне спиной. Он зажигает свечу, а затем ставит ее на полку. Мои губы слегка приоткрываются от удивления, когда я оглядываюсь по сторонам. За это время он успел зажечь как минимум десять свечей и расставить их по разным углам и выемкам в стене. Мерцающий янтарный свет кажется невероятно прекрасным на фоне известняка. Я могла бы свыкнуться с жизнью здесь, если бы комната выглядела так всегда.

– Я думала, ты оставишь эти свечи для фонарей, – беззлобно упрекаю я.

Он слегка поворачивает голову и одаривает меня улыбкой.

– На одну ночь можно позволить чуть больше света.

«Это еще один подарок для меня», – осознаю я и ловлю себя на том, что смотрю на Бастьена с нежностью. Едва заметная дрожь пробегает по его руке, когда он закрывает крышку огнива. Он все еще нервничает, что кажется мне восхитительным, потому что так разительно отличается от его привычной уверенности.