— Но в армию не один же я иду, Рузан, — пожимаю я плечами. — Все идут.

— А я? Что я должна делать без тебя? Ты подумал обо мне?

От этих, по-детски наивных, слов сердце мое млеет. Я обнимаю Рузан за плечи и чувствую, как они дрожат в моих объятиях.

— Ты думаешь, мне без тебя будет легко? — говорю я. — Я ведь сейчас живу одной тобой, Рузан…

— Что можно сделать? — ошеломленно спрашивает Рузан. Вероятно, до этой минуты она еще надеялась, что я повестку не получил. Я развеял надежду, и снова все стало для Рузан неожиданным, поэтому она так и растерялась. Мне жалко Рузан. Я и себя жалею… Но не знаю, не могу понять, что можно сделать, только все крепче и крепче прижимаю Рузан к своей груди, глажу волосы, плечи, говорю что-то успокаивающее…

Итак, обнявшись, окаменевшие и ошеломленные от ощущения предстоящего расставания, мы стоим на пустынной и темной улице, не желая расставаться.

Туман постепенно рассеивается, но небо еще темное, покрытое сероватыми тучами. Над отдаленными горами глухо грохочет небо, иногда вспыхивают молнии, рассекая темноту. Там, в горах, наверное, идет проливной дождь.

— Тебе, наверное, холодно… Ты легко одета, а на улице сыро… Ты не мерзнешь?

Эти слова я произношу с трудом, потому что знаю, что холод и сырость тут не причем.

— Не ходи, Мгерик, — как-то, страстно шепчет Рузан, — не ходи, слышишь?

— Ты с ума сошла, что ли? — смеюсь я принужденно.

— Нет, с ума не сошла. Ты закончил школу с золотой медалью, ты не имеешь права… Господи, но почему мы не пошли сразу в институт… сразу, остались здесь?.. И все это по моей вине, тебе казалось, что я не хорошо подготовилась. Ты говорил, в этом году хорошо подготовимся и потом поедем поступать… Нет, нужно было идти, может, поступили бы, учились бы вместе, в той же группе, и не думали бы о расставании…

— Поздно уже, — говорю я, хоть и понимаю, что кое в чем она права. — Лучше подумаем над тем. что делать, чтоб эти три года прошли быстрее.

— Но, ведь, я без тебя умру, — почти кричит Рузан. — Так ужасно думать, — целых три года… Я не выдержу…

— А что сделаешь? — невольно улыбаюсь я.

— Не знаю, Мгерик, любимый, родной. Умру от горя. Ведь три года… Посчитай, сколько это дней…

— Ты пиши мне часто-часто, и годы пройдут быстро, не заметишь, как они пройдут. Будешь мне писать? — Она прячет лицо на моей груди.

— Мгерик, ты когда перестанешь задавать мне глупые вопросы? Кому еще должна писать, если не тебе?

Дождь, видимо, подступает к деревне. В темноте слышен постепенно приближающийся его шум.

— Я бы стояла так и ждала тебя три года, — произносит Рузан, и глаза ее сразу наполняются прозрачными слезами.

— Вряд ли это тебе удастся. — Улыбаюсь я. Посмотри какой дождь подступает к деревне.

— Ну, и что?

За забором, в темноте, открывается окно. Наверное, бабушка Ануш. Да, она. Не проходит и минуты, слышу ее тихий голос:

— Рузан, иди домой, дождь начинается.

Крупные капли дождя падают в разные стороны.

— Ну, иди, — говорю я, — не промокла бы.

— Ты тоже иди, говорит Рузан, — и тут, в ней, вероятно, зарождается мысль, это я чувствую по ее взгляду.

— А что, если встанешь под дождем и заболеешь — говорит она, — не тяжело, конечно… Может, тебя не взяли бы на какое-то время. Ну, чего смеешься, Мгерик?

— Что будет? Все равно, я не заболею, я крепкий орешек… Ну, хорошо, иди, а то твоя бабушка подумает, что я тебя похитил.

— А ты похить… — улыбается, наконец, Рузан.

— У меня нет черной бурки, чтобы тебя спрятать в ней. Ладно, иди, завтра встретимся.

Рузан медленно поворачивается и уходит к своему дому. Я смотрю ей вслед, пока она поднимется по лестнице.

Когда из нашей маленькой деревни уходит хоть один человек, это сразу чувствуется. Кажется, его место опустело, и люди видят эту пустоту, как в театре, где во время представления вдруг кто-то встает и покидает зал. А сейчас двенадцать человек вместе покидают деревню. В основном, наши одноклассники. Из ребят с нами не уходят только Марат, Рубен, Максим и Завен. Они на год моложе нас, и только в будущем году они пойдут на воинскую службу.

Разношерстным составом мы шагаем по пыльной дороге. За деревней нас ждет старый грузовик Бабкена, на нем мы поедем до областного центра. Рузан молча идет с моей стороны и кончиками пальцев воровато вытирает слезы. Лилит тоже пришла провожать… Она идет на некотором расстоянии с опущенной головой, но я вижу, как временами бросает на меня беглый взгляд. Мы с Лилит, вроде бы, давно помирились, однако, какое-то отчуждение в нас, все же, осталось.

— Лилит, ты почему все время молчишь? — обращаясь к ней, спрашиваю я.

— Что сказать? — еле слышно произносит она, краснея.

Рубен легонько дергает меня за руку. Вижу, он хочет мне что-то сказать. Из деревни до сих пор он искал подходящий момент, чтоб сказать. «Что?» — взглядом спрашиваю я.

— Мгерик, прости за то дело, — тихим голосом говорит Рубен, обнимая руку и плечом прижимаясь ко мне.

— Какое дело? — не понимаю я.

— Вон то… что мы с Маратом пришли в ущелье…

Я только начинаю понимать, о чем речь.

— Я давно забыл об этом.

— Спасибо, — говорит Рубен.

— Каждый день одно письмо, — трясет меня за локоть Рузан. — Ты слышишь меня? Чтобы каждый день было по одному письму.

— Обязательно, — улыбаюсь я, — словом, в месяц тридцать писем.

Рузан не обижается, но притворяется, что обижена. И очень сильно. Сердито смотрит на меня, но потом не выдерживает, улыбается сквозь слезы.

Кто-то позади нас тихонько говорит:

— В будущем году я тоже пойду в армию. Смотри, чтобы каждый день писала по одному письму. Поняла?

Я оборачиваюсь на голос. Это Завен. Они с Егине идут рядом. Я беру Завена под руку, некоторое время идем молча, потом отвожу его в сторону:

— Завен, — говорю я, — мы были с тобой близкими друзьями… и ты знаешь, что…, одним словом, наш отец погиб на войне… Смотри, не обижай Егине, крепко запомни мое слово, если что случится, приеду. обоих прикончу…

— Мгерик, ты знаешь меня, я жизнь свою не пожалею ради нее… — Завен растерянно смотрит по сторонам.

— Хорошо, договорились, — холодно бросаю я.

Подходим к высоким, упирающимся в небо, чинарам на окраине села. Эти чинары день и ночь качаются, шелестят вдоль большой дороги. Сегодня нет ветра. Ясное солнце, но, все равно, они медленно качаются, шелестят, словно шепчут нам прощальные слова. Комбайнёр Гарегин, без которого не