В фойе лежали два уничтожителя, утратившие невидимость. Один был опутан тонкой металлической сеткой, ещё одна валялась рядом, разрезанная на куски. Второй застыл у двери в комнату, где мы сидели, наполовину забравшись туда. Оба уничтожителя медленно каменели и походили сейчас на песчаные скульптуры, забытые на пляже.

Рыжий парень, похожий на Рона из детского фильма, уже превратился в груду песка, перемешанного с форменной одеждой. Из штанины медленно высыпалась струйка. Что меня потрясло — так это рыжий налёт на горке песка в том месте, где была его голова. Я вначале даже не понял, в чём дело. А потом сообразил.

Этот охранник красил волосы в рыжий цвет! Тело рассыпалось, а краска осталась!

Деда Боря медленно прошёл мимо монстров. Подошёл к Елене, которая застыла, прижимая руки к лицу. Постоял миг, потом выстрелил в лежащего на полу Виталия Антоновича.

Дважды, потому что силовое лезвие уничтожителя рассекло нашего старшего напополам.

На негнущихся ногах я подошёл ближе, взглянул в лицо Виталия, пока оно ещё не превратилось в камень.

Наверное, мне было бы легче, если бы он был ещё жив. Если бы я мог сказать ему: «Виталий, мы победили! Виталий, твой сын вернётся на Землю и станет человеком!»

Я не знаю, легче ли умирать, когда знаешь, что смерть не напрасна. Когда ты рискнул и потратил жизнь не впустую, а сражаясь за то, что тебе дороже всего. Если верить книжкам и фильмам — то да, конечно.

А как на самом деле?

Когда я умирал, вколов себе концентрат мутагена, мне было очень страшно. И то, что мы победили, не слишком-то радовало. Я, конечно, прошептал Дарине, что рад за неё, но на самом деле это было не всерьёз, словно игра на публику.

Но умирать, не зная, победили мы или нет — ещё страшнее.

— Виталий… — прошептал я. — Старший, мы справились…

Он не отвечал, он был мёртв. Мёртв ещё до выстрелов деда Бори. Может быть, его убила боль, а может быть, потеря крови.

Я даже коснулся его ладони, выпачкав руки в крови, но уже через мгновение пальцы Виталия перестали быть тёплыми и влажными, рассыпались сухим песком. И кровь на моей коже тоже осыпалась тончайшей каменной пылью.

Если бы моя рука стала распадаться, я бы не удивился. Но со мной всё было в порядке. А вот кровь Виталия на полу тоже обращалась в песчаную корку. Даже какие-то далёкие брызги исчезали.

Видимо, «метапатроны», как их называл Прежний, — и впрямь заряд наноботов. В чьё тело попадали, ту органику и превращали в камень. Настраиваясь по генетическому коду, например.

— Он знал, что я так сделаю, — сказал деда Боря севшим голосом. — Мы все… договорились. Никаких следов.

Старик поднял пистолет и посмотрел в ствол.

— Не надо! — выкрикнул я.

— Да ты что! — деда Боря быстро опустил оружие. — И в мыслях не было!

Елена подошла к нам. Лицо у неё стало мертвенно-белым.

— Мы им были не нужны, — сказала она. — Когда ты ушёл… эта рыжая падла послала к нам монстра… но мы ждали. Но второй успел… Виталия…

Я помнил, как быстро двигался уничтожитель в Гнезде. Удивительно, что погиб только Виталий.

Наверное, это тоже были Изменённые, собранные по-быстрому, для одной-единственной цели — охранять сборище Слуг. Сегодня-завтра они бы в любом случае сдохли.

Дарина когда-то сказала, что для такого превращения нужны добровольцы. И что полным-полно людей, готовых обменять всю свою жизнь на несколько суток в виде Изменённого.

Я тогда не до конца ей поверил.

А теперь, после разговоров со Слугами и неправильным Гарри, — полностью.

Среди людей очень много психов.

Кто-то готов умирать за веру, кто-то готов умирать за правду, кто-то за других людей. Кто-то готов умереть за ложь, если её красиво подать. Вот те мальчишки, что просились в Гнездо, разве трудно им задурить головы и отправить на «подвиг»? Но это ещё ничего.

Куда чаще люди готовы убивать, даже зная, что сами умрут. Безумная школота, приходящая на урок с папиным ружьём и полным портфелем патронов. Обвешанный динамитом террорист — не идейный, а просто желающий убить побольше народа. Наёмник, едущий на войну не ради идеи и даже не ради денег, а ради возможности «пострелять из арты по мирняку» и получить свой адреналин.

— Максим… Макс!

Я посмотрел на Елену. Она, оказывается, трясла меня за плечо.

— Надо уходить, Макс. Там… всё чисто? — Елена кивнула на конференц-зал.

— Там очень грязно, — сказал я задумчиво. — Но да, там стало куда чище, чем раньше.

— Надо уходить!

Если честно, я не верил, что нам удастся уйти. По всему музею звенели какие-то тревожные сигналы. Внизу суетились люди, большая часть двигалась в сторону выходов, но кто-то метался из стороны в сторону. Тонкий женский голос выкрикивал:

— Любочка! Кто видел Любу? Быстро ко мне, всё потом, Верочка, брось мольберт…

Наверх, к счастью, никто не двигался. И откуда раздались выстрелы и крики, похоже, никто выяснять не спешил.

— Пойдём, — согласился я. — Мне кажется, мы сделали всё, что могли.

Мы сбежали по лестнице. Я подумал, что и сумку, и сеткомёт мы оставили где-то наверху, и это улики, но ведь мы всё равно наверняка попали на видеокамеры, и когда их просмотрят, нас опознают и найдут.

Не вышла у нас тихая диверсия. Не получилось бросить кристаллик в пунш и уйти незамеченными, уж слишком пунш оказался необычным…

Но я вдруг подумал, что в любом случае рад тому, что увидел. Слуги, убивающие сами себя… редко когда справедливость торжествует так явно и так ярко.

Внизу лестницы нас едва не сбила с ног крупная немолодая женщина в форме служительницы музея, мечущаяся из стороны в сторону, а потом вставшая у лестницы и раскинувшая руки. Глаза у неё сделались совершенно безумные, она выкрикивала:

— Задымление! Задымление!